же, поскольку человек, к которому обращается Церковь, — это
Homo Christi, Человек Христов). Мы слишком хорошо знаем, что «настоящая» земная Церковь не состоит ни из святых, ни даже из кающихся грешников (как определял Церковь один из ее отцов). Прибавим сюда еще и тех, кто живет вне Церкви, но определенно находится под влиянием православной традиции, даже если они определяют собственную позицию как агностическую или атеистическую. Великая русская светская культура XVIII–XX веков в значительной степени была создана именно такими людьми. Так, в сочинениях Антона Чехова (убежденного агностика) сразу же узнается эта особая печать православного восприятия, которую в самом деле так трудно определить.
Можем ли мы здесь говорить о православном восприятии в строгом смысле этого слова? Безусловно, нет. Мы хотим предложить для этого другой термин, который представляется здесь весьма подходящим, поскольку он покрывает и обыденную жизнь обычных людей, и сложную реальность светской культуры и искусства. То неуловимое, ускользающее от определений, но при этом мгновенно опознаваемое мы предложили бы называть термином «вкус». Обладание «вкусом» не требует веры — или можно сказать: основу «вкуса» составляет бессознательное веры и ее интуиций. Он не отдает себе отчета, откуда берутся его «нравится» и «не нравится». Но эти симпатии и антипатии, «нравится» и «не нравится», «слепые» формы восприятия, формируются тем самым скрытым в глубине светом, который становится видимым в суждениях вкуса.
По правде говоря, описать русский православный вкус гораздо проще апофатически, идя от отрицания. Что ему не нравится?
Он не принимает ничего слишком яркого, называя это вычурным; ничего слишком деятельного — он называет это суетливым. Риторическое он назовет напыщенным, рассудочное — мелочным.
Открыто дидактическое для него — занудство. Слишком интеллектуальное покажется ему заумью, а сентиментальное — фальшью. Все, слишком особенное и необычное — показухой. Слишком отчетливое — глупостью… Можно долго продолжать в том же духе.
Может показаться, что из общей суммы этих антипатий складывается портрет типичного простака, лишенного воображения. Так оно вроде бы и есть. Но вдруг мы понимаем, что изысканная поэтика Пушкина, вечно свежая поэтика Толстого и деликатная поэтика Чехова полностью отвечают этим самым «негативным» нормам. Мы можем угадать в них (в этих нормах) смутные и немного смещенные следы аскетических добродетелей меры, смирения, трезвости.
Гораздо труднее уловить и сформулировать то, что нравится этому вкусу, описать его катафатически. Чтобы дать представление об этом, приведу несколько строф из стихотворения Ивана Бунина, которые, на мой взгляд, близко подходят к одной из самых любимых русским искусством вещей: к умилению, шоку нежности.
Эти стихи посвящены девушке, которая умерла юной, и это было давно; герой некогда любил ее и теперь приходит к ней на могилу. Понятно, что темой этих стихов будут смерть и жизнь, отсутствие и память. Мы уже ждем элегии. Но посмотрим! Стихотворение называется «Свет незакатный».
Первое четверостишие описывает старое, затерянное в полях кладбище, с его плакучими березами:
Не могилы, не кости —
Царство радостных грез.
Дальше кульминация:
Летний ветер мотает
Зелень длинных ветвей —
И ко мне долетает
Свет улыбки твоей.
Не плита, не распятье —
Предо мной до сих пор
Институтское платье
И сияющий взор.
Обратим внимание на глагол: «свет улыбки» долетает. Обыкновенно так говорят о далеком и слабом звуке. О свете так обычно не говорят. Так с упоминанием улыбки мы воспринимаем аккорд впечатлений: света, полета и чего-то звучащего одновременно: знак видения, посещения. Сама же улыбка не здесь, она где-то очень далеко, — и сюда долетает только ее свет. Может быть, это даже не свет, а белизна березовых стволов. Образ улыбки смешивается с пейзажем, пейзаж наполняется образом. Но то, что мы непосредственно чувствуем (как это чувствует и герой стихов): смерть не имеет никакого значения. То, что эти строфы дарят нам, — это внезапное переживание реального бессмертия (или воскресения) всего того, что было отнято. Ничто не отнято, ничто не потеряно. Те, кто были вместе, остаются вместе. Шок нежности открывает правду реальности. Если Дилан Томас пророческим тоном говорит о будущем:
And shall have по dominion
И у смерти не будет власти,
бунинские строфы говорят об этом же в настоящем времени: «У смерти нет власти». Или же словами Бориса Пастернака: «бессмертие есть другое имя жизни, только немного усиленное» («Доктор Живаго») [227]. То, что описывают строфы Бунина, — вовсе не мистическое явление умершей девушки. Это явление внезапно преображенной Вселенной: явление мира во славе.
Отличительная черта Бунина-художника (и в прозе даже больше, чем в стихах) состоит в том, чтобы дать нам реально увидеть, что жизнь, даже в своих самых отвратительных формах, никогда не утрачивает свою световую природу. Это не исключительный случай Бунина. Это общая интуиция русского искусства «православного вкуса» — вплоть до Андрея Тарковского. Все живое участвует в свете просто потому, что оно живо; потому что жизнь была свет человеков (Ин. 1: 4), и человек свидетельствует об этом. В лучших художественных воплощениях этот «свет жизни» напоминает «свет улыбки», как мы видели в строфах Ивана Бунина. И то же качество света мы можем узнать в иконах Андрея Рублева: свет дальней и одновременно приоткрытой нам улыбки. Это любовь, воспринятая не как некая сильная страсть, а как странная бессмертная нежность.
Седакова Ольга Александровна
Выдающаяся русская поэтесса, переводчик, мыслитель, филолог, этнограф. Родилась в Москве 26 декабря 1949 года в семье военного инженера. В 1973 году закончила филологический факультет МГУ. Ученица С. С. Аверинцева, М. В. Панова, Ю. М. Лотмана, Н. И. Толстого. В 1983 получила степень кандидата филологических наук. В 1983–1990 годах работала референтом по зарубежной филологии в ИНИОНе. Автор многочисленных переводов европейской поэзии, драмы, философии, богословия (английские народные стихи, T. C. Элиот, Э. Паунд, Дж. Донн, Р. М. Рильке, П. Целан, Св. Франциск Ассизский, Данте Алигьери, П. Клодель, П. Тиллих, Ф. Федье и др).
К настоящему времени издано 67 книг стихов, прозы, переводов и филологических исследований (на русском, английском, итальянском, французском, немецком, иврите, датском, шведском, нидерландском, украинском, польском). Лауреат множества международных литера1урных премий, в том числе Премии Андрея Белого и Премии Данте Алигьери. С 2003 года — доктор богословия honoris causa (Минский Европейский Гуманитарный Университет, факультет богословия).
С 1991 года сотрудник Института мировой культуры (философский факультет МГУ).
* Офицер Ордена Искусств и словесности Французской Республики (Officier d’ Ordre des Arts et des Lettres de la Republique Franqaise, 2012)
* Академик Академии «Sapientia et Scientia» (Рим,
