науки, а на самом деле…» (
Кюстин А. де. Николаевская Россия. М., 1930. С. 79); «Россия – империя каталогов; если пробежать глазами одни заголовки, все покажется прекрасным, но берегитесь заглянуть дальше названия глав: откройте книгу, и вы убедитесь, что в ней ничего нет; правда, все главы обозначены, но их еще нужно написать» (Там же. С. 137). Ср. также:
Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. СПб., 1904. Ч. 3. Вып. 2. С. 305–308, 329. Точка зрения Кюстина неоднократно подвергалась резкой критике со стороны представителей разных общественных групп, начиная с А. С. Хомякова, И. С. Аксакова и др. Неоднозначной была в разные периоды и оценка А. И. Герцена. Само же это историческое обстоятельство не раз становилось предметом разбора современных исследователей. См., например:
Панченко А. М. «Потемкинские деревни» как культурный миф // XVIII век. Л., 1983. Сб. 14. С. 93–104. Ср.:
Лотман Ю. М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII в. // Учен. зап. Тартуского государственного университета. Тарту, 1974. Вып. 411. С. 65–89;
Он же. Театр и театральность в строе культуры начала XIX в. // Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1973. Вып. 2. С. 42–74.
Веневитинов Д. В. Избранное. М., 1956. С. 210–211. Ср.: «Петр создал войско, флот, науки, законы, но не мог создать словесности, которая рождается сама собою, от своих собственных начал» (Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 7. С. 533).
Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика. М., 1981. С. 30.
Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 192.
Исходный тематический конфликт осложняется при этом комплексом мотивов «помрачения» в результате стороннего «заговора» и действий связанной с ним фигуры «искусителя», культурного чужака, часто – иностранца. Об этих мотивах в прозе Тынянова см.: Тоддес Е. А. Неосуществленные замыслы Тынянова. С. 28–36. Развитие их в современной Тынянову литературе прослежено в статье: Чудакова М. О. Опыт историко-социологического анализа художественных текстов (на материале литературной позиции писателей-прозаиков первых пореволюционных лет) // Чтение: проблемы и разработки. М., 1985. С. 112–137. В итоге базовый сюжет развивается как процесс разоблачения «наваждений» и обретения истины в результате «прозрения», вносимого в сознание героя представителем «целого», фигурой «спасителя». Неоднозначность оценки любого из компонентов конструкции, складывающейся в перспективе столь же разно оцениваемых инстанций авторитета, создает постоянное колебание в квалификации определяющегося между этими полюсами героя то как «жертвы», то как «отступника».
См.: Mannheim K. Ideologie und Utopie. Bonn, 1929.
Примечательно, что в отличие от нормативного литературоведения и критики, усилия которых направлены на дискриминацию оппонента, а по достижении господства над ситуацией и средствами ее истолкования – на элиминирование самой проблематики межгруппового конфликта и вообще социальных (групповых, институциональных) аспектов литературного процесса как оснований автономности иных перспектив воззрения на литературу, Тынянов делает факт литературной борьбы предметом анализа. Признавая релевантность манифестов каждой из сторон как конструктивного фактора литературного взаимодействия, он методически релятивизирует постулируемую целостность литературы и открывает уже для своих ближайших последователей новые предметные сферы изучения – экономику литературы и т. д. (см.: Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция. М., 1929).
См.: Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 308.
Ср. резкую критику дилетантизма в литературной критике и академической науке Б. М. Эйхенбаумом. Отчетливо очерчивая специфику социальной ситуации исследователя, он писал: «Интеллигентская критика и интеллигентская наука стали одинаково оцениваться как дилетантизм… Нужны настоящие профессионалы» (Эйхенбаум Б. Методы и подходы // Книжный угол. 1922. № 8. С. 14; Он же. «5 = 100» // Там же. С. 38–41; Он же. В ожидании литературы // Русский современник. 1924. Кн. 1. С. 280–290).
«По особым условиям нашей исторической судьбы за последние полтора века на долю литературной поэзии, при слабом воздействии у нас науки, досталось высокое призвание быть почти единственной воспитательницей русского общества в течение довольно долгой поры <…>. Ей предстояло <…> совершить в русском обществе тот духовный подъем, который был еще не под силу нашей школьной несамостоятельной науке, и ускорить процесс нашего народного самосознания» (Аксаков К. С., Аксаков И. С. Указ. соч. С. 322).
Ср.: «Нет никакой другой формы, кроме чисто художественной формы, для передачи или выражения народности» (Анненков П. В. О значении художественных произведений для общества // Русская эстетика и критика 40–50‐х годов XIX века. М., 1982. С. 354); «Искусство <…> всегда и везде было выражением <…> общества <…> Никогда одна политическая история не в состоянии передать так жизнь народов, как передает ее поэзия и вообще искусство» (Боткин В. П. Стихотворения А. А. Фета // Там же. С. 462); «Художник не творит собственной своею силой: духовная сила народа творит в художнике» (Хомяков А. С. О возможности русской художественной школы // Там же. С. 128).
Катков М. Н. Пушкин // Там же. С. 381. Ср. он же о литературном языке: «Истинный поэт есть великий знаток языка, хотя бы и не учился никакой грамматике, и в поэтических произведениях раскрываются перед нами тайны слова и ощущается тот дух, тот строй сознания, который составляет его основу в данное время народной жизни и образования» (Там же. С. 384); «Великое дело в жизни народа установившийся литературный язык. Ничем так не скрепляется народное единство, как образованием литературного языка. Пока еще шло это дело образования, мы в семье исторических народов казались отсталыми, были робкими учениками и подражателями. Кода дело это совершилось, русская мысль находит в себе внутреннюю силу для оригинального живого движения, и народная физиономия выясняется из тумана» (Там же. С. 397).
Аксаков К. С. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка // Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика. С. 47. Ср. позднее у В. Б. Шкловского: «Они заменили историю русской литературы историей русского либерализма. А Пыпин относил историю литературы к истории этнографии» (Шкловский В. Сентиментальное путешествие: Воспоминания 1917–1922 гг. М.; Берлин, 1923. С. 271).
Катков М. Н. Указ. соч. С. 380–381.
«…Пушкин – наше всё: Пушкин – представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим <…>. Сфера душевных сочувствий Пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильно и органически – нашего» (Григорьев Ап. Литературная критика. С. 166–167). Ср. у В. П. Боткина: «Только в искусстве русский ум отделался от чуждых ему элементов благодаря Пушкину и Гоголю» (П. В. Анненков и его друзья. СПб., 1892. С. 567).
Григорьев Ап. Указ. соч. С. 166.
Цит. по: Цейтлин Р. М. Григорий Осипович Винокур (1896–1947). М., 1965. С. 32.
Jauss H.-R. Literaturgeschichte als Provokation. S. 168.
Ср. отношение к «тривиальной» литературе и отказ от ее интерпретаций: «…посредственные писатели нужны только для того, чтобы могли быть предпринимаемы и поддерживаемы литературные спекуляции» (Аксаков К. С., Аксаков И. С. Указ. соч. С. 162). Если вспомнить слова Пушкина о «нравственном» (относящемся к нравам) значении успеха или влияния «ничтожных» сочинений и его призыв к критике не ограничиваться «литературными наблюдениями» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 98–99), то нельзя не видеть, что пушкинское «всё» понимается его «наследниками» весьма выборочно. Ср. также: Шкловский В. Б. Тарзан // Русский современник. 1924. Кн. 3. С. 253.
Приведем в качестве примера терминологизированной метафоры понятие
