тогда: «Идеальный и совершенный человек должен происходить из Восточной Персии, быть арабом по вере, иметь иракское, то есть вавилонское, образование, быть иудеем в плане проницательности, учеником Христа в поведении, благочестивым, как сирийский монах, греком в отдельных науках, индийцем в толковании всех тайн, но главное и самое важное – он должен быть суфием в своей духовной жизни».
В одной из предыдущих глав я обсуждал бурный расцвет гостеприимства в Индии и его хрупкость. Добавлю несколько заметок о других местах, где можно найти другие его разновидности. У Восточной Азии есть преимущество: она прошла сквозь фазу, которую китайцы называют ци («унижение»), корейцы – халм («раскаяние» или «горечь»), японцы – нин («выносливость и терпение в ожидании лучших времен»). И немцы, и французы чувствовали нечто очень похожее в 1945 году. Они обнаружили, какую пользу может принести унижение, как и американцы, которые помнят свои иммигрантские традиции. Сила многих восточных стран в том, что они одинаково гостеприимны к самым разным идеям с Востока и Запада.
Корея, например, на протяжении нескольких веков получала уникальный опыт «обучения на практике» (сирхак) конфуцианству, буддизму, шаманизму и христианству. Движение сирхакпха имеет столь же долгую и выдающуюся историю, как и социализм. Оно избирательно заимствовало элементы из всех полезных источников, быстро ухватившись за католицизм из-за его упора на равенство и разработав комплексные программы для идеального общества – например, в работах Йи Ика (1681–1763), автора «Записей о заботе об обездоленных», и Чонг Яг-Ёна (1762–1836), автора «Проекта хорошего управления». Их оригинальность обусловлена не столько тем фактом, что от 25 до 30 процентов корейцев теперь христиане, сколько тем, что они вели бесконечные дискуссии о том, как быть корейцами и «современными людьми» одновременно.
Или вот другой пример – японцы. Они превратили душевное гостеприимство в изысканное искусство, следуя своей традиции возводить в искусство почти все. Адаптация влияния Китая, затем Европы и, наконец, США была тоньше, чем простое подражание. Чтобы смягчить последствия импорта, они надели защитные слои одежды, которые предотвращают ущерб их традициям. Поглощая иностранные технологии, они отчасти смеются над собой и возрождают, обновляют, воссоздают старые религии, чтобы сбалансировать импортированные вероучения. В результате они живут в двух или более мирах одновременно. Это особенно интересная разновидность гостеприимства, когда гостя встречали радушно, но при этом не позволяли злоупотреблять этим радушием.
Между гостем и хозяином может возникнуть недопонимание, но японцы хорошенько продумали и это, и возможные трудности общения, выработав формулу негласного взаимопонимания (исин-дэнсин) – без слов, которые неспособны выразить нужное, – идеального понимания, почти сродни телепатии или даже религиозному откровению. Иногда они говорят, что единственный человек, с кем можно эффективно общаться, – это вы сами, что объясняет традицию вести дневник или широко распространенный обычай жаловаться на то, что их не понимают, и отчаяние молодых людей, убегающих из дома. В отличие от греческой трагедии, где жалуются на судьбу, японская трагедия в большей степени посвящена недопониманию. Этикет требует, чтобы японцы не высказывали своих мыслей слишком прямо, ибо это означало бы неуважение к чувствительности собеседника, а аргументировать свою точку зрения артиллерийским огнем логики – признак незрелости.
Империалистические и милитаристские импульсы Японии уравновешивались прямо противоположными – желанием тепла. Бесконечные исследования того, что делает Японию особенной и непонятной другим, и ее образ непостижимой тишины уравновешиваются ощущением, что «мы, японцы, постоянно требуем, чтобы какой-нибудь достойный человек понял, о чем мы думаем и каковы наши истинные чувства. Желание получить согласие и одобрение других, так или иначе насладиться их симпатией проявляется в нашем поведении во всех видах межличностных отношений», как писал Судзуки Такао. Представление о том, что такие чувства свойственны им самим, служит признаком того, что вам трудно поставить себя на место других людей.
Проанализировав особенности гостеприимства, японцы выявили некоторые проблемы. Им еще далеко до того, чтобы уметь заинтересовать своей культурой и историей представителей всех частей света. Этого нельзя достичь, давая самому себе красивые определения. Писатель Нацумэ Сосэки высмеивал эту идею еще в 1905 году: «Японский дух треугольный или четырехугольный? Как видно из названия, японский дух – это дух. А дух всегда размыт и нечеток… Все о нем слышали, но никто его не видел». Но сломать старые привычки сложно. Искусство встречи с другими людьми, несмотря на его долгую историю, еще предстоит развивать.
Так произошло и с церквями по всему миру, которые пытались разговаривать друг с другом. Переговоры по примирению разногласий в их теологических позициях редко сближали их, поскольку для этого нужно было определить собственную суть. А это обычно приводило к установке более жестких границ, чем было на практике, и игнорированию их смешения. Первый Всемирный парламент церквей, собравшийся в Чикаго в 1893 году, и Всемирный совет церквей (основанный в 1945 году) оказались почти столь же бесплодны, как конференции по разоружению, – при всем при том, что некоторые конфессии все же примирились и сотрудничали в таких проектах, как перевод Библии. До сих пор нет никаких признаков прекращения религиозных войн. Церкви как институты уступают часть суверенитета так же неохотно, как и государства. Резкий всплеск дружелюбия между религиями произошел главным образом благодаря отдельным личностям и неформальным группам, заинтересованным в возрождении истинного изначального духа религии, игнорирующим осторожность властей и выражающим религиозность в заботе об обездоленных.
Гуманитарные организации быстро обнаружили, что не застрахованы от сектантства, и тоже оказались расколоты на конкурирующие течения, как и церкви. «Когда кто-то пытается создать братство, он разжигает ненависть… Нет войн хуже, чем войны между филантропами, – говорит основатель организации «Врачи без границ» Бернар Кушнер. – Организаторы ссорятся между собой за право заниматься жертвами стихийных бедствий и дерутся насмерть после того, как бок о бок рисковали жизнью». Весь исторический опыт подтверждает, что общие убеждения – предпосылка к спорам по поводу их толкования. Сотрудничество лучше всего получается у тех, у кого лишь несколько общих целей, кто не соперничает, кого не тревожат мысли о том, кто кого должен контролировать. Когда эти люди из разных стран и они намереваются вернуться домой, окончив свою миссию, между ними могут быть разногласия, но фатальной враждебности меньше. Тех, с кем знакомишься близко, тоже лучше иногда держать на расстоянии.
Вот почему теперь, когда война между церквями почти окончена, когда они больше не пытаются доминировать над правительствами и, снова став бедными, обращают внимание на бедных, сделав сострадание не просто догмой, а человеческие отношения – не просто ритуалом, взаимопонимание между верующими и неверующими имеет особую перспективу. На практике верующие и неверующие часто оказываются на одной стороне, когда сталкиваются с насилием или несправедливостью, и в таких обстоятельствах решающее различие между ними – вера в Бога и священный текст – становится стимулом для воображения, когда верующие обсуждают свои сомнения, а неверующие размышляют о поиске ценностей. Они созданы быть посредниками в мирах друг друга.
Наконец, представление о том, как люди, которые веками были глухи к словам друг друга, начинают слышать и понимать ближнего, дает история музыки. Если у религий и народов есть душа, то музыка – это воздух, которым они дышат. И все же ни один народ никогда не испытывал трудностей с пониманием иностранной музыки. Звуки Моцарта и Россини эхом разносились по лесам Мадагаскара в исполнении национального оркестра, созданного королем Радамой. Султан Турции выбрал музыкальным руководителем своего двора Доницетти. Да, в то же время музыка служила подтверждением межнациональных различий. Некоторые африканцы-патриоты осудили заявление Ницше о том, что музыка является международным языком, посчитав это оскорблением и настаивая на том, что ее функция – объединять их с их собственными богами и духами. Однако музыка разных континентов смешивалась и рождала прекрасные новые направления. То, как это произошло, представляет собой весьма поучительный урок гостеприимства.
Самая успешная встреча музыкальных жанров произошла в Африке, Европе и Америке. Западные музыковеды теперь считают африканскую музыку более разнообразной и сложной, чем европейская. Ее разнообразие таково, что в ней нет фундаментальной объединяющей черты. Однако она содержит некоторые элементы, которые вписались в европейские религиозные и народные песни, и объединение этих элементов привело
