Духовное здоровье, завидное бесстрашие и нонконформизм в основополагающих вопросах жизни и творчества, органичная, как дыхание, любовь к России, подвигшая Прокофьева покинуть "благословенный" Запад, который к тому времени уже признал и принял его на "ура" и как пианиста-виртуоза, и как дирижера, и, конечно, как композитора, и вернуться на Родину в тридцатые годы, почти запредельная способность к упорному труду, в результате чего им за неполных 62 года жизни было создано (не считая многочисленных детских сочинений) 7 опер, 8 балетов, 7 симфоний, в общей сложности 9 фортепьянных, скрипичных и виолончельных концертов, 14 сюит и пьес для симфонического оркестра, 6 кантат, около 30 фортепьянных сонат, циклов песен и пьес камерной музыки, — все это делает Сергея Прокофьева поистине титанической личностью, героем не только нашего времени. И все же главным в творческом наследии да и в самой личности Прокофьева является то, что он и его музыка — гимн жизни, солнцу и человеку. В этом — решающее отличие сочинений Прокофьева, заряжающих человека энергией, от деструктивной музыки многих композиторов-модернистов, которая вносит в душу разлад, погружает в депрессию и тоску, как бы талантлива она ни была при этом.
И тем не менее в наш век, когда "сальеризм" расцвел махровым цветом, Прокофьеву не прощается ничего, что простилось бы его менее талантливым и более сговорчивым коллегам: ни жесткой принципиальности во взглядах на искусство, ни революционности в жизни и творчестве, ни презрения к амикошонству, ни тем паче того, что "он поступил не так, как Стравинский…, что он вернулся на Родину и начал в Советском Союзе новую жизнь". Потому и тогда, в те далекие тридцатые годы, когда всю политику в делах творчества возглавил Комитет по делам искусств, и сегодня, когда при видимом отсутствии цензурных комитетов невозможно оспорить диктат денежного мешка, Сергея Прокофьева продолжают приглушенно и анонимно, путем распространения разных слухов и мнений, хулить. Так до сего времени и продолжают жить слова, сказанные в 1937 году председателем Комитета по делам искусств по поводу кантаты к 20-летию Октября, мотивирующие ее отклонение: "Что же Вы, Сергей Сергеевич, взяли тексты, ставшие народными, и положили их на такую непонятную музыку?" Только недавно, когда впервые за много лет Октябрьская кантата почти без купюр прозвучала со сцены, мы смогли убедиться, что она так и осталась непревзойденным словом в симфо-хоровом жанре. Монументальная музыкальная фреска (250 страниц партитуры!), сочетающая политическую страстность с высоким лиризмом, написана на слова публицистических текстов(!), как всегда отобранных самим автором. На музыку положены и знаменитые строки Маркса: "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его", и фразы Ленина из работы "Что делать?", и слова Клятвы Сталина на траурном заседании, посвященном памяти Ленина, и отрывок из доклада Сталина о новой Конституции в ноябре 1936 года. Кантата написана для огромного состава исполнителей: четырех оркестров — симфонического, духового, оркестра баянов и шумового ансамбля, а также двух хоров! Динамичные переклички хоров, контрасты высоких и низких тембровых звучаний дают живые картины народных сцен. Документализм реальных текстов, распевно декламируемых хорами, в сочетании с оркестровыми антрактами, дающими музыкальные характеристики времени, рельефно рисуют все события Октябрьской революции: от грозного бушевания народной стихии, неотвратимости Октябрьского восстания, волей его вождей направляемого к победе, борьбы с интервенцией и крови гражданской войны вплоть до героических картин созидательного труда и построения нового государства. Октябрьская кантата, в силу разных причин (ее отвергали и слева, и справа) так никогда и не получившая ни настоящего разбора критики, ни полноценного исполнения, тем не менее остается одной из высочайших вершин творчества Прокофьева, которая и подготовила его к созданию таких великих национально-значимых сочинений, как кантата "Александр Невский" и опера "Война и мир".
Жизнь человека во многом определяется нагромождением случайностей. Но отчего-то оказывается, что большинство этих так называемых случайностей связаны друг с другом. В жизни Сергея Сергеевича Прокофьева было немало подобных случаев, на которые он со свойственной ему обостренной наблюдательностью не мог не обратить внимания, а обратив, не мог не отметить. Вот как он говорит о факте своего рождения. "Я родился в 1891 году. Четыре года назад умер Бородин, пять лет назад — Лист, восемь — Вагнер, десять — Мусоргский. Чайковскому осталось два с половиной года жизни; он кончил пятую симфонию, но не начал шестой. Римский-Корсаков недавно сочинил "Шехерезаду" и собирался приводить в порядок "Бориса Годунова". Дебюсси было двадцать девять лет, Глазунову — двадцать шесть, Скрябину — девятнадцать, Рахманинову — восемнадцать, Мясковскому — десять, Стравинскому — девять, Хиндемит не родился совсем. В России царствовал Александр III, Ленину был двадцать один год, Сталину — одиннадцать." Краткая, но исчерпывающая характеристика того мира, в котором предстояло жить и творить только что рожденному человеку, для которого главным делом жизни была музыка.
Мы невероятно богаты. Никто и ничто в мире не может сравниться с нами. Главное же наше богатство — это люди. До тех пор, пока наша земля способна рождать и растить людей, подобных Прокофьеву, мы не исчезнем с мировой арены, как бы печально ни складывались для нас сиюминутные исторические реалии. И в этом — основа нашего оптимизма, которым продолжает заряжать нас великий русский человек — Сергей Сергеевич Прокофьев.
