в целом жить в соответствии с восточными обычаями, и если бы у отдельных членов экспедиции было чуть больше уверенности друг в друге и они не наполняли путешествие разочарованиями из-за подозрений и ссор, тогда, возможно, мы все могли бы счастливо вернуться в Европу». Этот вывод касался гораздо большего, чем его собственное приключение.
Жизнь по местным обычаям: в этом ли разгадка? Большинство этих путешественников не говорили по-арабски. Но стало ли знание иностранных языков дорогой в путешествие иного качества? Ответ может дать сэр Ричард Бертон (1821–1890), один из самых одаренных лингвистов всех времен, владевший 25 языками, или 40, если считать диалекты, настолько хорошо, что мог сойти за носителя языка. Двух-трех месяцев ему хватало, чтобы начать свободно говорить. Специалисты сочли его слабым только в двух языках – русском, по необъяснимым причинам, и немецком, звуки которого, по его словам, его раздражали. «Ничто, – считал он, – не помогает достучаться до человека лучше, чем когда с ним говорят на его собственном наречии». Будучи студентом Оксфорда, он стал настоящей катастрофой, потому что ему нравилось изучать язык в его разговорном виде: он говорил преподавателям, что их произношение латыни абсурдно (так и было, поскольку она была искусственно выдумана после Реформации). Таким образом, он был избавлен от участи стать профессором и мог свободно применить свой талант для поиска чего-то менее определенного, чем знания.
Иногда бывает полезно обнаружить в начале своей карьеры, не дожидаясь разочарования, что ты «беспризорник и заблудший», как говорил о себе Бертон. Причина заключалась не в том, что он (предположительно) происходил от отправленного в Ирландию незаконорожденного сына Людовика XIV, и не в том, что у него были богатые родители, не знавшие, что им делать ни с собой, ни с ним. Они воспитали его не в Англии, а в Туре, где давали волю своей ипохондрии: «Мы никогда до конца не понимали английское общество, – писал он с некоторым удовлетворением, – а общество не понимало нас». Итак, он родился путешественником. «Путешествие – это победа», – пытался убедить он себя. Однако он не был самодостаточен: ему нужна была публика, которая бы ему аплодировала. «Принадлежать к какому-нибудь приходу – огромное преимущество. Это большое дело, когда ты выигрываешь битву или ездил исследовать Центральную Африку, и тебя приветствуют дома, в каком-нибудь маленьком уголке великого мира, где гордятся твоими подвигами, потому что благодаря тебе им тоже достаются почести». За это следовало бы заплатить уважением к этому маленькому уголку, к его авторитету, но Бертон был слишком скептически настроен, чтобы проявлять уважение к кому бы то ни было, и менее всего – к своим родителям. В детстве он научился виртуозно лгать. Позже он сказал, что поклялся всегда говорить правду, но это только доставило ему неприятности. Символично, что «величайшим утешением в моей жизни» стало фехтование.
Индийская армия дала ему возможность выучить полдюжины языков, и он сразу начал маскироваться под персидского торговца тканями и драгоценностями, что позволило войти в закрытый мир женщин и даже в гарем. Он утверждал, что узнать людей можно, только узнав женщин. Так началось его пожизненное увлечение сексологией, в ходе которого он перевел «Камасутру», «Благоуханный сад» и «Арабские ночи». Однако блестящие познания мало чему научили его в отношении женщин. Большим разочарованием в его индийской карьере стало открытие того, что он некомпетентный любовник. «Тысячи европейцев годами жили вместе и имели семьи с местными женщинами, но никогда не любили их, по крайней мере, я не знаю такого случая». Сексология была ключом к «пониманию женщин» в Викторианскую эпоху не больше, чем в свингующие шестидесятые. Слушать то, что они говорили и думали и о чем говорить не осмеливались, не входило в его планы. Его взгляд на противоположный пол проявился в браке с женщиной, которая презирала женщин и, поскольку не могла быть мужчиной, как ей хотелось, воображала себя частью мужа и посвятила свою жизнь его удовольствиям. Она составила для себя кодекс поведения, где давала обещание скрывать от света его недостатки, никогда не упрекать его, никогда не отвечать, когда он придирается к ней, скрывать свое нездоровье, чтобы не раздражать его, никогда ни о чем не просить его, но «дать ему найти в своей жене то, что ему и многим другим мужчинам нравится и что они находят только в любовнице».
Самым известным подвигом Бертона было путешествие в Мекку в качестве паломника, переодетым в афганского доктора и дервиша. Он натер лицо соком грецкого ореха, сделав кожу темнее, отрастил длинную бороду, побрил голову и был неузнаваем. Он сам сделал обрезание, «заботясь о том, чтобы оно было по-мусульмански, а не по-еврейски». Не было ни одного ритуала или молитвы, с которыми он не был бы знаком, а речь свою он щедро пересыпал цитатами из Корана. Ради этого он даже превратился во врача и лечил пациентов. Стояла жара, которую он сравнил с дыханием вулкана, несколько его товарищей умерли от изнеможения во время марша, они подвергались страшным нападениям бандитов. Одному из его товарищей вспороли живот, а стервятники и шакалы прикончили его. Несмотря на все это, он ни разу не выдал себя. Скорее всего, он максимально близко ощутил, каково быть мусульманским паломником, насколько это дано христианину. Но оставалось еще одно препятствие.
Добравшись наконец до самой главной святыни Мекки, он был глубоко тронут, но смиренно признал, что, пока его товарищи-паломники испытывали «высокое чувство религиозного восторга, я ощущал экстаз удовлетворенной гордости». Это открытие имело большее значение, чем озарившая человека умная мысль. Его вдумчивое уважение к исламу в итоге оказалось поверхностным. Араб, узнавший о том, кто он на самом деле, сказал: «Он смеялся нам в бороды».
В этом смысл жизни Бертона. Несмотря на то, что им восхищались как величайшим переводчиком Востока для Запада – и он, безусловно, точно передал много информации, – он не нашел удовлетворительного способа гармонично сочетать причастность к разным цивилизациям, что и есть конечная цель путешественника. Он сказал, что индийцы втайне считают себя выше своих британских правителей, которые их презирали. Единственным выходом было бороться с этим, править железной рукой. Либерализм можно принять за слабость, поскольку «на Востоке дисциплина достигается уважением, основанным на страхе».
Некоторые женщины-путешественницы ближе всего подошли к разрушению границ – возможно, потому, что видели в путешествиях альтернативу браку. Для них это был вдвойне акт неповиновения, сопротивления условностям и одновременно опасности. Ида Пфайффер (1797–1858) из Вены, например, казалась соседям степенной, практичной домохозяйкой, «лишенной внешнего обаяния». Ее насильно выдали замуж за вдовца на двадцать четыре года старше, а потом он потерял свое состояние. С трудом вырастив детей, она начала жить заново, став путешественницей. «Я научилась, – писала она, – бояться своих родителей больше, чем любить их». Теперь она искала другие отношения. В одиночку, с минимальными сбережениями она дважды обогнула земной шар, посетив страны, где до нее не бывал ни один европеец, – миниатюрная, не представляющая угрозы пожилая женщина, не обладавшая ничем, кроме «таланта пробуждать сочувствие в тех, к кому она приходила, и пользоваться этим».
После истории стран и семей следует рассказать еще одну историю – о тех, кто не вписывался ни в первое, ни во второе или чувствовал себя неполноценным в них и кто обрел новые связи вдали от родины. Путешественники были нацией особого типа, не имеющей границ, и становятся крупнейшей нацией в мире, поскольку путешествия перестают быть просто развлечением и превращаются в неотъемлемую часть жизни человека. Сегодня более 400 миллионов человек ежегодно перемещаются с одного континента на другой. Самые замечательные персонажи в истории путешествий – это те, кто принес наибольшую пользу принимающей стороне. Поездка считается успешной, если путешественник по возвращении говорит о достоинствах страны, которую посетил, точно так же, как актер наиболее успешен тогда, когда входит в образ персонажа и открывает в исполняемой роли что-то свое.
Путешествие не обязательно предполагает поездку в отдаленные уголки. Далее я остановлюсь на самом сокровенном из всех путешествий – на том, которое мужчины и женщины проделали в сознании друг друга.
