очков. Она была консультантом и получала заказы от самых престижных и роскошных фирм мира. И все же она жаждет более тесной близости с теми, кто использует ее продукцию. Она основала производство домашней мебели La Manufacture Familiale и продает ее без посредников: покупатели приходят посмотреть товар прямо к ней домой.
Становится ли тогда дизайнер другом клиента? Мартин Беден проектирует то, что ей нравится, а не то, что хочет заказчик, потому что заказчик не знает и никогда не сможет объяснить, так же как она не может объяснить, что она собирается сделать, пока не сделает это. Дизайнер, по ее мнению, своего рода мирный нарушитель правил, создающий то, чего никто не ожидает, чего никто не мог предвидеть, – в этом весь смысл оригинальности. Но когда она создает собственный дизайн, всегда есть страх быть непонятым, что заказчик не увидит, каким образом она придала предмету индивидуальность, наделила его своим отдельным достоинством. Возможно, думает она, единственный способ постепенно добиться этого понимания – это проникнуть в сознание людей так, чтобы они не заметили этого, подобно паразиту. Только другие специалисты, пытавшиеся сделать то же самое, могут понять, чего достиг тот или иной специалист. Вот почему модернистское искусство не продается массово: она предпочитает шокировать или удивлять, оставаться «глубоким индивидуалистом».
Оба ее мужа, напротив, были успешными промышленными дизайнерами, чьи работы заполонили супермаркеты. Ее дружба с ними была двух видов. Первый был старше ее, итальянец, интроверт: «Я не уверена, что понимала его; у него не было потребности общаться с другими, он научил меня работать в одиночку». После двенадцати лет счастливого брака однажды каждый из них влюбился в кого-то другого, они мирно развелись и остались друзьями, поскольку двенадцать лет жизни нельзя выбросить на помойку. Точно так же дочь и бывшая жена ее второго мужа после некоторых колебаний стали ей друзьями и приезжают погостить. Это Петр Сераковский, отказавшийся от успешной карьеры в США, чтобы жить с ней в тихой сельской местности Жиронды, хотя он любитель городов. У них разные стили, разные идеи, он дальтоник, а для нее цвета – сердце ее творчества, и он совершенно не симпатизирует стилю Memphis. Эмоционально они вместе, но интеллектуально каждый сам по себе. Их детище, прекрасный дом XVIII века, который они сами модернизировали внутри, их деловое партнерство в La Manufacture Familiale – вот области, где они пересекаются. Однако когда обоим предложили читать лекции в художественном училище и она предложила, чтобы они составили совместный курс, он предпочел выступать отдельно. Он никогда не лжет, и это большая проблема для дизайнера, нуждающегося в заказах от промышленников, которые хотят, чтобы вы делали вид, что разделяете их идеи, чтобы вы повторили предыдущий успех, а не отправлялись в неизведанное. Он любит размышлять о сущности предметов, и его идеал – стать Моцартом в дереве, уметь всегда изобретать что-то новое и удивлять.
Мартин Беден иногда думает о La Manufacture Familiale как о возрождении корсиканского клана или старой ремесленной семейной мастерской. А порой говорит другое: «Мне не очень нравится работать с мужчинами. Я хочу иметь возможность объявить, что мне сегодня не хочется работать, поехали в деревню. Так можно делать только с женщинами; и я работала прежде всего с женщинами, с которыми была очень близка. Мы превращали работу в женское самовыражение, упраздняя границы между работой и жизнью. У всех мужчин, с которыми я работала, были женские качества, им нравилось быть в обществе женщин и говорить на женские темы, поскольку творчество – это реализация женских качеств мужчины. Когда я проектирую свою мебель, я мысленно вижу ее как часть домашней обстановки. Соттсасс тоже объяснял свою мебель сценой или случаем из жизни; у него были женские качества, он был эмоционален, плакал, злился. У мужчин и женщин разные ритмы мышления: мой ум никогда не бывает полностью свободен, я постоянно чем-то озабочена».
Судя по всему, даже образованные мужчины и женщины порой узнавали друг друга лишь отчасти.
Почему дружба между мужчиной и женщиной случается так редко и бывает такой трудной? Обычный ответ – секс. Но это значит забыть, что дружба между мужчинами тоже не была легкой. Самая первая дружба, о которой имеются исторические записи, случилась между вавилонянами Гильгамешем и Энкиду около 2000 года до н. э. и сразу же столкнулась с проблемами, поскольку у них были слишком разные характеры. Энкиду был «диким». Им пришлось провести переговоры, прежде чем они договорились отправиться вместе «избавить мир от зла». Дружбе мешает не секс, а страх перед теми, кто не такой, как мы.
В 1936 году американцы приняли на ура книгу Дейла Карнеги «Как заводить друзей и оказывать влияние на людей», увидев в ней ответы на свои вопросы. За следующие два десятилетия было продано пять миллионов экземпляров. Она стала почти как Библия, поскольку, хотя и не открывала двери рая, учила, как стучать в двери незнакомцев и не допускать, чтобы их захлопывали перед носом. Карнеги (1888–1955) был коммивояжером. Он переживал из-за своего низкого роста и справился с этим, давая по вечерам уроки публичных выступлений. Он заметил, что в стране иммигрантов людей сдерживает страх выставить себя дураками, когда они откроют рот. Его рецепт был прост: улыбайтесь, никогда не спорьте, никогда не говорите никому, что они не правы, не придирайтесь, будьте приятны. Не отличайтесь от других, и другие станут вашими друзьями. Иными словами, не будьте собой: величайшим препятствием на пути к дружбе был тот печальный факт, что люди разные и недостаточно стараются это скрыть. Затем Карнеги написал книгу, где советовал то же самое и женщинам, – «Как помочь мужу добиться успеха в социальной и деловой жизни»: они тоже должны научиться играть свою роль. В соответствии с принципом, что самое простое лекарство от страха – это переключиться на другой страх, он заменил страх выглядеть дураком страхом быть разоблаченным.
В рецепте Карнеги не было ничего специфически американского. Шекспир писал, что дружба «по большей части притворна». Как и европейцы, американцы были наполовину христианами, наполовину – язычниками, а в своем помешательстве на успехе и молчаливой терпимости к неискренности – однозначно язычниками. Те, кто обвинял Карнеги в проповеди лицемерия, не производили на него никакого впечатления: если американцы хотели успеха, он показывал им, как его можно достичь, а их субъективные мнения его не касались. Действительно, в истории дружба по большей части не имела ничего общего с привязанностью. Раньше друг был прежде всего защитником или полезным человеком, кому можно было продать свою верность в обмен на благосклонность, пока эта благосклонность не исчезла. Древние римляне, называвшие почти всех, с кем общались, друзьями, не стыдились делить людей на три категории: тех, кого они приглашали к себе домой, тех, кому разрешалось войти в составе группы в открытый двор перед домом для утреннего приветствия, и скромных клиентов, ожидавших снаружи под присмотром слуг.
Миру не хватает не идеалов, а методов, которые не позволят им превратиться в обман и ложь. Сегодня в Италии, говорит специалист по дружбе из этой страны Франческо Альберони, слово «дружба» по-прежнему несет в себе оттенок обмана, покупки привилегий закулисным путем. Действительно, там, где продвижение зависело от знакомств и связей, любить было роскошью. Специалист по лизанию сапог может сказать: «Он мой друг, и я его презираю». Лишь совсем недавно услуг правительственных чиновников, банкиров, юристов, владельцев отелей или страховщиков перестали требовать как одолжения и оплачивать собственной независимостью. Пока люди жаждут лести, они будут продолжать смаковать кисло-сладкий рецепт Карнеги. Пока их выбор друзей ограничен власть имущими, у них нет выбора.
Связь между дружбой и страхом отчетливо проявляется среди майя или, по крайней мере, среди их потомков в Гватемале, над которыми, словно вечный туман, висела атмосфера всеобщего недоверия, увековеченная четырьмя веками завоеваний. Молодые люди пытались бороться с этим, становясь друг другу товарищами. Они ходили неразлучными парами, публично обнимали друг друга, танцевали вместе и даже говорили, что охотно поженились бы,
