если бы один из них был женщиной. Это не были сексуальные отношения, ибо они помогали друг другу в любовных заигрываниях с девушками; но в браке не получали то, что нужно в плане близости. Мужчине давали почувствовать, что ему нужна товарищеская поддержка, которая гарантировала, что он не останется эмоционально одиноким. Выбор товарища был подобен ухаживанию, и союз скреплялся официальным контрактом. «У всех были товарищи, – объяснил один старик, – и они делали одно и то же. Но трудно сохранить товарищеский союз на всю жизнь». Ибо, несмотря на нежную преданность друг другу, они не могли избежать недоверия, которым было пронизано все их общество. Да, каждый из них гордился тем, что у него есть друг, но вместе с тем очень ревновал своего партнера, если тот проявлял хоть малейший интерес к кому-либо еще: каждое действие, не направленное исключительно на удовольствие партнера, казалось, представляло угрозу. Хотя им нравилось доверять друг другу, они не могли выбросить из головы мысль, что их друг – потенциальный враг, и редко им хватало смелости довериться ему полностью. Идиллия обычно заканчивалась взаимными обвинениями, и друзья превращались во врагов. Ища невозможное совершенство, требуя от друга искреннего восхищения, они предпочитали прекратить дружбу, чем разделить ее с кем-то еще. Мораль старика заключалась в следующем: «Никто не может и не должен полностью доверять людям». Так что туман взаимных подозрений не мог рассеяться.
Не было этого и у греков. Они страстно интересовались дружбой, но еще больше стремились завоевать восхищение, а кроме того, жаждали справедливости, поэтому их преследовало беспокойство, что не все смогут получить равную долю каждого из этих трех удовольствий. Аристотель говорил, что дружить он может только с таким хорошим человеком, как он сам. Это очень сильно ограничивало выбор. Он считал, что лучше иметь всего несколько друзей: сначала он выдвинул идею, что демократия может стать большой дружбой между всеми гражданами, но затем отказался от нее. Что произойдет, спрашивал он, если два друга не совсем одинаковы? Как им решить, получает ли более добродетельный человек больше или меньше причитающегося ему вознаграждения в виде восхищения и уважения? Аристотель, несомненно, был одним из самых умных людей, когда-либо живших на свете, и писал очень проницательные главы о дружбе и мог впечатляюще рассуждать (после долгой паузы на размышление) на любую тему. Однако в старости, предаваясь своему любимому занятию – принимать ванны из теплого масла, – он сказал: «Чем более одиноким я становлюсь, тем больше люблю мифы». Дружба так и осталась мифом.
Перс Абу Хайян ат-Таухиди (932–1023), чьи «Послания о дружбе» – автобиографическая история исключительной честности, не понимал, как примирить дружбу с другими своими стремлениями. «Я человек, больше всего стремящийся к спокойствию», – писал он. Дружба не давала ему этого, потому что он считал (вслед за Аристотелем, чьи суждения заостряли внимание на этом предмете на протяжении двух тысяч лет), что друзья должны быть «одной душой в двух телах», как можно более похожими. Его идеальная пара друзей – философ Сулейман и судья Ибн Сайяр – имели одинаковые желания, страсти и страхи, и даже мечты у них совпадали. Они рассказывали друг другу все, «как если бы он был мной», делились всем, никогда не злились друг на друга. Но такая модель оказалась бесполезной в общественной жизни ат-Таухиди. По профессии он был переписчиком и каллиграфом и стремился совершенствоваться. Он сетовал: чтобы совладать с амбициями, нужно быть глубоко религиозным и не думать о мирских удовольствиях, «а это трудно». Он не мог подружиться с великим визирем, у которого искал работы и почестей: слишком разные они были по характеру. Пережив своего сына и литераторов, с которыми общался и переписывался, он чувствовал себя глубоко одиноким: «Мои силы иссякают, ум затуманен, красноречие пропало, я становлюсь одержим и разочаровываюсь во всех людях». Он сжег свою библиотеку, которой дорожил превыше всего, «хотя это было похоже на убийство… [но] я не хотел оставлять книги людям, которые высмеивали бы их и указывали бы на мое невежество и недостатки». Дружба была его «утешением», но за всю жизнь так и не дала ему уверенности. Изъяном в нем был этот идеал полной гармонии, невозможно редкая вещь, которая, если и достичь ее, отрезала бы такую пару от остального человечества.
Если друзья должны быть одинаковыми, тогда мужчинам и женщинам стоит отказаться от идеи стать друзьями. И все же сообщается, что в некоторых частях Африки, например среди бангва в Камеруне и нзема в Гане, между мужчиной и женщиной возможна близкая дружба, которая длится всю жизнь. Когда они вместе, «женщина расслабляется и не прибегает к обычной манере почти театрального почтения ко всем остальным мужчинам, им разрешается шутить, откровенно разговаривать и даже есть вместе – что обычно запрещено между мужчинами и женщинами, особенно мужем и женой». Дружба продолжается и после того, как они женятся и выходят замуж за других. Они вмешиваются, чтобы защитить друг друга в ссорах с супругами. В XIV веке, когда Ибн Баттута ( о котором говорилось в предыдущей главе) посетил Мали, он был удивлен, обнаружив, что мужчины и женщины наслаждаются обществом друг друга вне брака.
Мужчины не всегда были одержимы сексом, когда приближались к женщине. В XII веке многие рыцари не ожидали, что их преданность женщине, которой они восхищались, увенчается сексом. В Англии XVII века брак заключали, когда молодым было под тридцать, и тем не менее количество незаконнорожденных детей составляло всего 3 процента, то есть лишь малую часть от того, сколько их рождается сегодня, несмотря на противозачаточные средства. Сэмюэл Пипс, который описывал свои романы в дневнике в мельчайших подробностях, целовал и ласкал почти любую женщину, с которой встречался, но редко заходил дальше. В его времена было принято, чтобы женщина приглашала ухажера к себе «пообниматься» в ее постели, что означало, что они обнимались, разговаривали и спали вместе, но не снимали одежду, хотя иногда она могла раздеться до пояса или снять с себя туфли и носки; но было «ясное понимание того, что не следует выходить за рамки невинных ласк». Эта практика считалась «такой же безопасной, как беседа тет-а-тет в гостиной», но предпочтительнее, потому что теплее. Обнимания предназначались только для зимы, часто происходили после церкви в воскресенье и не только между влюбленными парами: муж мог пригласить гостя пообниматься с его женой или дочерьми. Это было распространено в Англии, Америке, Голландии (где было известно как квестен) и, по-видимому, в Афганистане. Француз Ларошфуко отказывался в это верить и объяснял «обнимашками» густонаселенность Массачусетса. Эта практика сохранялась там до 1827 года, и Кейп-Код стал последним очагом сопротивления благородному мнению, что сидеть на диване в гостиной более уместно. Лишь в последние два столетия было установлено табу на прикосновения, и совокупление заменило их как символ близости.
На протяжении многих лет близость означала разное. Первоначально это касалось пространства и предметов – например, укромной комнаты, где можно было уединиться от суетливых родственников и соседей, или интимных сувениров и реликвий вроде пряди волос, которую лелеяли, будто в ней крылось какое-то волшебство. В браке близость означала семейную жизнь. Друзья выражали близость, бросаясь в объятия друг друга, припадая к груди. В странах, где преобладают старомодные нравы, свидетельством близости остаются прикосновения.
Романтики сказали, что этого недостаточно, и изобрели второй вид близости, поистине революционный, поскольку теперь утверждалось, что влюбленные мужчина и женщина могут заключить союз двух душ, которым восхищались древние, правда ограничивая его лишь мужчинами. Романтики добавляли, что средством достижения этого союза был половой акт. Раньше мужчина, утверждавший, что влюблен, должен был доказать свою серьезность демонстрацией того, что он достаточно богат, чтобы содержать женщину. Он должен был не бросать слов на ветер и придать респектабельность своей страсти (которая раньше выражалась в основном вне брака), заявив о готовности вступить в брак. Она должна была влюбиться в него, прежде чем перейти к сексу. Огромным новшеством стало утверждение, что секс сделает их счастливыми навсегда. Не стоило беспокоиться, если им нечего
