Кажется, она поняла:
– Хорошо… – Опустила глаза. – Вы старше меня, вам виднее. Но вы мне так понравились! – И скрылась за дверями.
Он возвращался в гостиницу, не чуя под ногами земли, что-то напевал себе под нос, без причины смеялся. «Я влюбился, вот в чем дело. Надо немедленно сворачивать контакт, пусть пришлют кого ни то стойкого и безразличного, из парткома например. А я – пошел». В номере он с чувством исполнил романс «Забыть тебя». И даже ночью, просыпаясь, но не выходя из забытья, напевал: «…забыть твой смех – обман… Жить одному без тебя невозможно, не верю я…» Здесь пение оборвалось, и в сладостной истоме полковник с трудом дождался утра.
Он крепился два дня, уговаривая себя, что честный человек не имеет права портить жизнь наивной девочке и должен незамедлительно покинуть упоительные пределы древнего города. К концу второго вечера ему в голову пришла странная мысль о том, что финтифлюшки и «чуйства» – прерогатива воскресной школы, но не службы внешней разведки СССР. «Нечего тут, – бубнил себе под нос, надевая костюм, за которым спустился в магазин накануне. – Партия велела – комсомол ответил: «Есть!» Вот и вся правда моего нынешнего положения. Да! Если потребует святое дело, я испорчу жизнь тысяче других, ей подобных! Я – солдат! Я не человек! Все человеческое чуждо мне и ни при чем, вот так!» Уже через пять минут он звонил в знакомую дверь.
Она открыла и остановилась на пороге, прижав руки к груди. В неярком свете прихожей – огромной, великолепно обставленной изысканной мебелью модерн, с большой картиной художника Сомова на центральном месте (фавн с напряженным вниманием вглядывался из-за кустов в лица мужчины и женщины, оба замерли, то был последний миг перед поцелуем), Катя казалась естественным продолжением картины. По логике художника, третьему здесь не было места, но почему-то мнилось Василию Андреевичу, что не хватает на этой заросшей аллее его самого. И тогда картина будет закончена.
– Я так ждала вас… – стараясь подавить волнение, сказала Катя. – Папа в гостиной, он тоже взволнован, просто вы первый русский за долгие годы…
– Но как это может быть? – удивился. – Люди из СССР, наверное, часто посещают Венецию?
– Вы так хорошо сказали: «люди из СССР». Но ведь мы с вами – из России. А это бывает все реже и реже…
Взяла за руку и через длинный коридор привела к стеклянным дверям. Распахнула:
– Папа, вот Базиль, Василий, я тебе много говорила о нем.
Зал на четыре окна, под высоким потолком принятые здесь издавна деревянные балки со следами тления. Перехватив взгляд гостя, Волков сказал:
– Дому четыреста лет. Я купил его после смерти отца. Меня зовут Алексеем Владимировичем. Рад. Очень рад.
На вид ему было не более сорока, стройный, с хорошим русским лицом, вряд ли его можно было назвать красивым, но было что-то в его глазах и облике благородное и доброе. И снова угадал мысли гостя: «Вы спрашиваете себя: в кого же Катя? О, это совсем просто: в покойную мать. Вот ее портрет…
В простенке висел большой портрет молодой женщины в платье Серебряного века, с высокой прической, вздернутым носиком и роскошными жемчужными бусами в три ряда.
– Подарок государыни моей бабке. Ну, что ж, мы все выяснили, прошу садиться.
Усевшись в кресло, ошеломленный Базиль подумал о том, что аристократизм этих людей (откуда он только взялся, ведь камердинер – это только камердинер, времена Меншиковых давно прошли) подавляет даже его, ко всему привыкшего. Здесь надо держать ухо востро, иначе самозванство и благородные предки в кавычках мгновенно будут обнаружены.
– Удивительный портрет… – произнес задумчиво. – Екатерина Алексеевна – я уже сказал ей об этом – на одно лицо с Анастасией Вяльцевой. Странно, правда? А ваша супруга… Но здесь это и вообще напоминает Зинаиду Юсупову, помните?
– О, еще бы! – обрадовался Волков. – Знаете, я был в Петербурге, на выставке Серова – специально поехал, – и там видел этот портрет. Представьте, я подумал то же самое! Ну что ж? По русскому обычаю – к столу?
Направились в столовую. Наверное, это была самая скромная комната, внешне во всяком случае. Дубовый большой стол, такие же стулья, такой же поставец в углу. Портрет на стене, единственный здесь, все объяснил. Это была «петровская» комната, тщательно и с любовью обставленная вещами того времени.
– Господи… – Абашидзе потрясенно развел руками. – Но этого и в музее не увидишь… А портрет? Послушайте, я не знаю этот тип? Я видел работы Таннауэра, Верфа, Верколье и Каравакка, я все знаю о типах и мастерах, но это… невероятно, ей-богу! Петр с богиней Славы! Кажется, в Эрмитаже есть похожий?
Катя захлопала в ладоши:
– Папа, я говорила тебе! Василий Андреевич – уникум! Только в Эрмитаже плохой вариант работы Амикони, он написал его через тридцать лет после нашего!
– Ну, что ж… – улыбнулся хозяин. – Распорядись, дочка, чтобы Анисья несла пельмени, а мы продолжим разговор…
Катя ушла, полковник потерял дар речи. С ним редко такое бывало.
– А… Анисья? Вы не шутите? Но, помилуйте, откуда? Здесь?
– О, это целая история! Пять лет назад в Италии был кто-то из СССР, из высокого руководства, эта женщина – из обслуги, она взяла и осталась! Я понимаю ее мотивы. Я думаю, что в современной России все то же самое. Помните – у Бальмонта? «Россия казней, пыток, тюрем, смерти…» Разве не так?
– Я редко бываю в России… – пожал плечами Абашидзе. – Редко. Но газеты пишут. Никогда не задумывался, если честно, но почему не верить газетам? (А за шиворотом полз холодный пот и во рту все заморозило – не понимал, как и язык провернулся, чтобы произнести какие-то пустые слова, – Анисья… Сволочь, вот где всплыла… Но почему она не работает со спецслужбами? Ее место там! Она – офицер «Девятки» – Главного управления охраны, она была здесь, в Италии, два года назад вместе с заведующим Иностранным отделом ЦК, гугнивым шатеном, тайным собирателем картин, – все о нем знали, о делишках и проделках, но Главному лицу страны он нравился, ведь этим все определялось. Интересно, знает ли Волков настоящее имя доблестной чекистки? И еще: лучше бы с ней не встретиться. Она, конечно, никогда его не видела, не могла, да ведь чем черт не шутит…) О, вот и наши, русские…
Вошла Анисья с огромным фарфоровым вместилищем в руках, Катя, улыбаясь, несла специальную серебряную ложку. «Кушайте на здоровье!» – поклонилась, бросив быстрый взгляд на гостя, и ушла. Мордоворот чертов… Да ведь «охрана» никогда и не держала других баб. Сталинская традиция…
– Нет, это сибирские, уральские даже… – улыбнулся Волков. – Когда дед оказался на Урале, он всласть
