одном из существующих в настоящее время зарубежных законодательств, среди государств, являвшихся предметом нашего исследования. Полагаю, чтобы найти подобные законы, нам пришлось бы вернуться к законам средневековых немецких городов» [336]. В Соединенных Штатах действительно не было антисемитских законов, но, с другой стороны, их не было ни в одной из систем того времени. Что, тем не менее, «интересно», как бы ни старался Гюртнер это преуменьшить, – Америка создала ту самую разновидность законодательства, для обсуждения которого собрались нацистские юристы: она сделала шаг к криминализации расового смешения «в дополнительных случаях».
После представления Гюртнером доклада министерства участники перешли к разнообразным техническим вопросам разработки уголовных мер; Америка определенно не являлась единственным предметом обсуждения, даже если и стояла на первом месте. Тем не менее о ней не забыли. В процессе собрания неоднократно продолжали упоминаться прецеденты американского законодательства [337]. В частности, в стенограмме говорится, что к концу совещания американскому примеру посвятили немалое место в своих выступлениях двое из наиболее агрессивно настроенных участников собрания, Фрайслер и Карл Клее, председатель Уголовного суда и профессор уголовного права Берлинского университета, еще один из радикалов, работавших над Прусским меморандумом [338]. Похоже, Соединенные Штаты особо привлекали наиболее бескомпромиссных расистов из числа присутствующих.
Соответственно, по прошествии примерно двух третей собрания Клее снова обратился к законам Джима Кроу и ценности сегрегации для Германии. Вопрос, который заботил Клее, заключался в том, должен ли новый нацистский уголовный закон быть основанным на расе, попросту объявляя о разделении рас, или быть расистским, объявляя о превосходстве некоторых рас и неполноценности других. Некоторые нацисты предлагали, чтобы новое законодательство было основанным чисто на расе, избегая любых заявлений о неполноценности евреев: как они утверждали, этим Германия улучшит свой международный имидж [339]. Клее же отвергал подобный подход. Истинная правда, настаивал он, состоит в том, что немецкий народ убежден в неполноценности еврейской расы, и закон Германии должен сказать об этом открыто. В этом Клее считал американскую модель весьма ценной. Американское расовое законодательство, утверждал он, бесспорно основано на вере народа в расовую неполноценность цветных: равно как и Верховный суд США в деле «Браун против Образовательного совета», Клее не сомневался, что законы Джима Кроу были разработаны именно с целью подчеркнуть низшее положение чернокожих [340]. Клее рассматривал сегрегацию как разновидность нацистской «расовой защиты», направленной на предупреждение белого населения об угрозе, которую представляют черные. Законы Джима Кроу, утверждал он, являлись американским эквивалентом одной из главных стратегий «защиты расы», которую использовали нацисты в 1933–1934 годах, – бойкота и ограничения прав. Нацистские штурмовики стремились «обучать и просвещать» население, устраивая внушающие страх бойкоты перед еврейскими магазинами [341]. В соответствии с законами Джима Кроу, утверждал Клее, американцы делали то же самое, но в больших общественных масштабах: «Определенно, в основе американского расового законодательства также [как и во взглядах немецкого народа] лежит не только [лишь] идея расовых различий. Но в той степени, в которой это законодательство направлено против негров и прочих цветных, ограничения основаны на идее неполноценности другой расы, от которой необходимо защитить чистоту американской расы. Это также выражается в общественном бойкоте, нацеленном против негров во всех сторонах американской жизни» [342]. Еще одна поразительная нацистская интерпретация: сегрегация являлась американской версией нацистского бойкота. Американские расисты применяли законы Джима Кроу «во всех сторонах жизни» с целью поднять американское самосознание, так же как нацистские бандиты стояли перед еврейскими магазинами с плакатами: «Немцы! Защищайтесь! Не покупайте у евреев!» Это был еще один случай американской «защиты» от «чуждой расы, которая пыталась одержать верх» и угрожала «оказать влияние». Американский пример показал, что по-настоящему основанный на расе уголовный закон в любом случае окажется безжалостно расистским.
Но куда более яркое использование американского примера последовало несколько минут спустя, от Фрайслера, «законодательного убийцы на службе Гитлера». Его вмешательство свидетельствует о том, что он так же, как и Гюртнер, пришел на собрание, будучи готовым обсуждать Америку и располагая подробными знаниями об американском законе.
Фрайслер использовал пример США как нацистский ответ на возражения традиционно настроенных юристов типа Лезенера. Фундаментальный принцип традиционного германского права требовал от уголовного законодательства четких и недвусмысленных формулировок: если бы судьям было разрешено выносить приговор на основе нечетких понятий, не выполнялось бы главное требование правосудия [343]. И как утверждал на собрании Лезенер, нацистские политики не сумели найти четкой и недвусмысленной формулировки понятия «еврей». Общепринятых научных средств определения «еврейства» попросту не существовало: «Эффективных средств определения того, принадлежит ли данный человек к еврейству, на основе его поведения, внешности [Habitus], крови или чего-то подобного, не существует, или, по крайней мере, в настоящее время они пока не найдены» [344]. Данная проблема становилась препятствием для криминализации: недопустимо, заявлял Лезенер, разрешать каждому судье принимать решения на основе простого Gefühlsantisemitismus, или неопределенного чувства неприязни к евреям [345]. Основной предпосылкой для надлежащей криминализации являлось четко очерченное и приемлемое с научной точки зрения определение, кого считать евреем [346]. В любом случае, добавлял Лезенер, судьи должны руководствоваться принципом презумпции невиновности [347]. Таковы были основные требования законности, и они стояли на пути реализации радикальной нацистской программы.
Именно здесь Фрайслер, демонстрируя типичное для радикальных нацистов презрение к формальным доктринам, возразил ему, сославшись на Соединенные Штаты. Проблема, утверждал Фрайслер наряду с еще одним своим радикальным товарищем, вовсе не носила «научный» или «теоретический» характер. Это была проблема, требовавшая чисто «примитивного» и «политического» ответа [348] – и примером именно такого решения являлось для Фрайслера американское законодательство. Американские законы, заявлял он, продемонстрировали, что вполне возможно иметь расистское законодательство, даже в отсутствие удовлетворительного с научной точки зрения определения расы. Чтобы подчеркнуть свою мысль, Фрайслер углубился в подробности законов американских штатов и природу американского законодательства:
В том, что касается очерчивания понятия расы, интересно взглянуть на этот перечень американских штатов. Тридцать штатов Союза имеют расовое законодательство, которое, как мне кажется ясным, создано с точки зрения расовой защиты. [ «И политической!» – добавил еще один радикал, работавший над Прусским меморандумом] [349]. Возможно, это верно только в отношении японцев, но во всем остальном – с расовой точки зрения. Доказательство: Северная Каролина также запрещает браки между индейцами и неграми, что определенно делается с точки зрения расовой защиты… Я считаю, что помимо желания исключить иностранное политическое влияние, возможно, становящееся слишком мощным – что я вполне могу представить в отношении японцев – все это делается с точки зрения расовой защиты [350].
Эта американская разновидность «расовой защиты», продолжал Фрайслер, не заботилась о создании правильной
