Марина Цветаева. Письма 1937-1941 - Марина Ивановна Цветаева

только жестокость, но глупость. Счастливому человеку жизнь должна — радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому что от счастливого — идет счастье. От меня — шло. Здо́рово шло. Я чужими тяжестями (взва́ленными) играла, как атлет гирями. От меня шла — свобода. Человек — вдруг — знал, что выбросившись из окна — упадет вверх. На мне люди оживали как янтарь. Сами начинали играть. Я не в своей роли — скалы под водопадом: скалы, вместе с водопадом падающей на (совесть) человека… Попытки моих друзей меня растрагивают и расстраивают. Мне — совестно: что я еще жива. Та́к себя должны чувствовать столетние (умные) старухи…

Если бы я была на десять лет моложе: нет — на́ пять! — часть этой тяжести была бы — с моей гордости — снята тем, что мы для скорости назовем — женской прелестью (говорю о своих мужских друзьях) — а та́к, с моей седой головой — у меня нет ни малейшей иллюзии: всё, что для меня делают — делают для меня — а, не для себя… И это — горько. Я так ^{222} привыкла — дарить! [714]

_____

(NB! Вот куда завела — «комната».)

Моя беда в том, что для меня нет ни одной внешней вещи, всё — сердце и судьба.

_____

Привет Вашим чудным тихим местам. У меня лета не было, но я не жалею, единственное, что во мне есть русского, это — совесть, и она не дала бы мне радоваться воздуху, тишине, синеве, зная, что, ни на секунду не забывая, что — другой в эту же секунду задыхается в жаре и камне [715].

Это было бы — лишнее терзание.

Лето хорошо прошло: дружила с 84-летней няней, живущей в этой семье 60 лет. И был чудный кот, мышиный, египтянин, на высоких ногах, урод, но божество. Я бы — душу отдала — за такую няню и такого кота.

_____

Завтра пойду в Литфонд («еще много-много раз») — справляться о комнате. Не верю. Пишите мне по адр<есу>: Москва, Мерзляковский пер<еулок>, д<ом> 16, кв<артира> 27

                    Елизавете Яковлевне Эфрон

           (для М<арины> И<вановны> Ц<ветаевой>)

Я здесь не прописана и лучше на меня не писать.

Обнимаю Вас, сердечно благодарю за память, сердечный привет Инне Григорьевне [716].

                                             МЦ.

Впервые — НП. С. 610–614. СС-7. С. 689–690. Печ. по СС-7 (сверено по копии с оригинала).

14 сент<ября> 1940 г.

Ответ на письмо поэтессе В.А. Меркурьевой [717]

(меня давно знавшей)

— «В одном Вы ошибаетесь — насчет предков»…

Ответ: отец и мать — не предки. (Так только хулиганистые дети называют своих родителей).

Отец и мать — исток: рукой подать. Даже дед — не предок. Предок ли прадед? Предки — давно и далёко, предки — череда, приведшая ко мне, …

Человек, не чувствующий себя отцом и матерью — подозрителен. «Мои предки» — понятие доисторическое, мгла (туман) веков, из к<отор>ой наконец проясняются: дед и бабка, отец и мать, — я.

Отец и мать — те, без к<отор>ых меня бы не было. Хорош — туман!

То́, что я, всё, что я — от них (через них), и то, что они всё, что они — я.

Даже Гёте усыновил своего маниакального отца [718]:

Von Vater hab ich die Statur,

Des Lebens ernstes Führen,

V<on Mütterchen die Fohnatur>

U<nd Lust zu fabulieren> ^{223}  [719].

А Марк Аврелий — тот просто начинает: Отцу я обязан… [720] — и т. д.

Без этой обязанности отцу, без гордости им, без ответственности за него, без связанности с ним, человек — СКОТ.

— Да, но сколько недостойных сыновей. Отец — собирал, сын — мот…

— Да, но разве это мой случай?

Я ничем не посрамила линию своего отца. (Он поставил) Он 30 лет управлял Музеем, в библиотеке к<оторо>го — все мои книги.

Преемственность — налицо.

— «Отец, мать, дед»… «Мы Москву задарили»… «Да Вы-то сами — что дали Москве?»

Начнем с общего. Человек, раз он родился, имеет право на каждую точку земного шара, ибо он родился не только в стране, городе, селе, но — в мире. Таково мое убеждение. Если же допустить, — что я считаю смехотворной ересью — <пропуск в тексте>

Или: ибо родившись в данной стране, городе, селе, он родился по

распространению — в мире. <Зачеркнуто: Если же оспаривать — на

чем я настаиваю, что человек имеет право на каждую

точку земного шара>

Если же человек, родясь, не имеет права на каждую точку земного шара — то на какую же единств<енную> точку земного шара он имеет право? На ту, на к<отор>ой он родился. На свою родину.

Итак я, в порядке каждого уроженца Москвы, имею на нее право, п<отому> ч<то> я в ней родилась.

Что можно дать городу, кроме здания — и поэмы? (Канализацию, конечно, но никто меня не убедит, что канализация городу нужнее поэм. Обе нужны. По-иному — нужны.)

_____

Перейдем к частному.

Что «я-то сама» дала Москве?

«Стихи о Москве» — «Москва, какой огромный странноприимный дом…» «У меня в Москве — купола горят»… «Купола — вокруг, облака — вокруг»… «Семь холмов — как семь колоколов»… — много еще! — не помню, и помнить — не мне.

_____

Но даже — не напиши я Стихи о Москве <вариант: Но даже — не родись я в ней> — я имею право на нее в порядке русского поэта, в ней жившего и работавшего, книги к<оторо>го в ее лучшей библиотеке. (Книжки нужны? а поэт — нет?! Эх вы, лизатели сливок!)

_____

Я ведь не на одноименную мне станцию метро и не на памятную доску (на доме, к<отор>ый снесен) претендую — на письменный стол белого дерева, под к<оторы>м пол, над к<отор>ым потолок и вокруг к<оторо>го 4 стены.

_____

Итак, у меня два права на Москву: право Рождения и право избрания. И в глубоком двойном смысле —

Я дала Москве то, что я в ней родилась.

Родись я в селе Талицы Шуйского уезда Владим<ирской> губ<ернии>, никто бы моего права на Талицы Шуйского уезда Владим<ирской> губ<ернии> не оспаривал.

Значит, всё дело в Москве — миров<ом> городе.

А какая разница — Талицы и Москва?

Но «мировой город»-то она стала — потом, после меня, я — раньше нынешней, на целых 24 года, я родилась еще в «четвертом Риме» [721] и в той, где