Марина Цветаева. Письма 1937-1941 - Марина Ивановна Цветаева

Это письмо-стихотворение было отправлено А. Калин вскоре после написания Цветаевой прощального письма к сестре Асе, датированного 4 января 1910 г. (см.: Письма 1924–1927. С. 702–709), где неоднократно упоминалась и «Эльфочка»-«Анита» и давалось распоряжение, что именно оставить ей на память после ее (Цветаевой) ухода. Возможно, этим поэтическим посланием к А. Калин Цветаева прощалась с еще одним любимым человеком.

Текст стихотворения с небольшими разночтениями опубликован в первой книге стихов Цветаевой «Вечерний альбом» (М., 1910. С. 28), в разделе «Детство», под заголовком «Эльфочка в зале», с посвящением «Ане Калин», с вариантами в 10 и 18 строках («pastel» — «портрет», «усни ты» — «усни же»); стихотворение в книге не датировано. Ей также посвящен акростих Цветаевой «Акварель» (см.: Вечерний альбом. С. 45).

22 ноября <19>17 г. [895]

Милая Вера! Я отправила Вам два письма: одно с поездом (18-го), другое заказным (19-го) [896].

К в<артира> в Ф<еодосии> снята [897], молоко там достать можно, но все страшно дорого, — кроме квартиры. А главное — я совсем не знаю, мыслимо ли сейчас выезжать с детьми из Москвы. Приехала бы сама, да боюсь разъехаться. Как только получу Ваш ответ, начну — или устраивать кв<артиру>, или выеду в М<оскву>. Боюсь, что до тех пор поезда встанут, вообще — всего боюсь. С<ережи>на судьба очень неопределенна [898]. Живу — так — с минуты на минуту. Перед отъездом (если он состоится) непременно поговорите с Никодимом [899] о моих денежных делах, — как лучше сдать кв<артиру> и т<ак> д<алее>. И попросите его от меня получать деньги с квартирантов. А то я здесь погибну. Значит, решайте сама: ехать или нет. Если ехать немыслимо — вопрос, вообще, отпадает. Только отвечайте скорей, непременно телеграммой.

Печ. впервые по копии с оригинала, хранящегося в частном собрании.

Из письма С.Я. Эфрона сестрам

22 ноября <19>17 г.

Дорогие, почему от Вас нет ни одного письмеца. Ради Христа, пишите чаще — в наше время молчание истолковывается самым мрачным образом. Марина рвется к вам и я ее понимаю, но очень боится разъехаться с детьми. — Питаемся слухами и газетами, к<отор>ые приходят на третий день, а иногда и совсем не приходят.

— Устроились, как и собирались у Пра. Жить здесь тяжело — все приходится делать самим и почти с пустыми руками.

О нашем будущем не знаем ровно ничего и пока ни на что не можем решиться.

Дело затягивается и это витание в воздухе начинает надоедать. <…>

Сняли на всякий случай квартиру в Феодосии, ибо здесь с детьми жить невозможно. Но и в Феодосии тяжело — главное — почти нет молока. Остальное достать можно правда — за цену в два, в три раза более дорогую, чем в Москве.

Высланы ли по почте мои вещи? Если нет — вышлите немедля. Вложите туда три простыни.

Это пока все. Остальное напишет Марина. Целую всех. С.

                       Письмо [900].

Вы хотите, чтобы я дала Вам короткое aperçu ^{237} моей последней любви? Говорю «любви» потому что не знаю, не даю себе труда знать другого определения. (— Может быть: «всё что угодно — только не любовь»? Но — всё, что угодно! —)

Итак: во-первых он божественно-красив и одарен божественным голосом. Обе сии божественности — на любителя. Но таких любителей — много: все мужчины, не любящие женщин и все женщины, не любящие мужчин. — Vous voyez ça d’ici? ^{238} — Херувим — серафим — князь тьмы, смотря по остроте зрения глаз, на него смотрящих. Я, жадная и щедрая, какой Вы меня знаете, имею в нем все эти три степени ангельского лика.

— Значит не человек? —

Да, дорогая, прежде всего — не человек.

Значит — бессердечен?

Нет, дорогая, ровно настолько сердца, чтобы дать другому возможность не задохнуться рядом с — <лакуна> — Подобие сердца. —

Вообще, подобие, подобие всего: нежности, доброты, внимания, <sic!>

— Страсти? —

— Нет, здесь и ее подобия нет.

— Прекрасное подобие всего, что прекрасно. — Вы удовлетворены? И ровно настолько <зачеркнуто: сердца> <сверху: души>, чтобы плакать — чуть влажные глаза! — от музыки.

Он восприимчив, как душевно, так и физически<,> это его главная и несомненная сущность. От озноба — до восторга — один шаг. Его легко бросает в озноб<.> Другого такого собеседника и партнера на свете нет. Он знает то, чего Вы не сказали и м<ожет> б<ыть> и не сказали бы, если бы он уже не знал.

Абсолютно не-действенный, он, не желая, заставляет Вас быть таким, каким ему удобно. (Угодно — здесь неуместно, ему ничего не угодно)

Добр? — Нет.

Нежен? — Да.

Ибо доброта — чувство первичное, а он живет исключительно вторичным, отраженным. Так вместо доброты — внимание, злобы — пожатие плечами, любви — нежность, жалости — участие и т<ак> д<алее>.

Но во всем вторичном — он очень силен, перл, <зачеркнуто: вирт<уоз> первый смычок. — Подобие — во всем, ни в чем — подделка.

NB! Ученик <лакуна> — Начало скрипичное и лунное. —

О том, что в дружбе он — тот, кого любят — излишне говорить.

— А в любви? —

Здесь я ничего не знаю<.> Мой женский такт подсказывает мне, что само слово «Любовь» его — как-то — шокирует. Он, вообще, боится слов — как вообще — всего явного. Призраки не любят, чтобы их воплощали. Они оставляют эту роскошь за собой.

Люби меня, как тебе угодно, но проявляй это, как удобно мне. А мне удобно так, чтобы я догадывался, но не знал. А пока слово не сказано —

— Волевое начало? —

Никакого. Вся прелесть и вся опасность его в глубочайшей невинности. Вы можете умереть, он не справится о Вас в течение месяца узнает об этом месяц спустя. — «Ах, как жалко! Если бы я знал, но я был так занят…. Я не знал, что так сразу умирают»…

Зная мировое, он, конечно, не знает бытового, а смерть такого-то числа в таком-то часу — конечно, быт. И чума быт.

— Дым и дом. —

Но есть у него, взамен всего, чего нет, одно: воображение. Это его сердце и душа, и ум, и дарование. Корень ясен: восприимчивость. Чуя то, что в нем видите Вы,