настоящим. А для того поставить там изначально нестойкие духом полки, и малочисленные от дезертирства, поручив над ними командование бригадиру Леонтьеву. В верности своего дяди, ведь Михаил Иванович был двоюродным братом царицы Натальи Кирилловны, Петр не сомневался. И дали ему под командование четыре фузилерных полка, каждый в батальон, да три драгунских по два-три неполных эскадрона в составе. Всего четыре с половиной тысячи солдат и офицеров, вдвое меньше, чем в противостоящем им корпусе генерала Федьки Балка.
Не выдержит «кукуйский немчик» искушения, соблазнится перспективой скорой победы, пожелает отплатить сторицей за конфузию под Клином — прикажет своим полкам начать общее наступление, не может не скомандовать, глядя на непритворное бегство неприятеля, что будет бросать знамена и пушки, и улепетывать со всех ног.
Об этом Меншиков не сказал ни слова, но сам прекрасно понимал, что так оно и будет — и как бы еще в плен сотнями сдаваться не стали. А еще на поле брани ринуться донцы — нет для казака ничего слаще показавшего спину врага, да добычи, которую можно захватить без потерь. Это атаман Васька Фролов, отец которого Фрол Минаев бунтовал вместе со знаменитым Стенькой Разиным, считает, что о его засаде никто не знает, но на самом деле нашлись доброхоты, что уже предупредили.
Вот только гнать им полки Леонтьева всего две версты, а там длинные овраги отделят врагов от центра, где своя баталия идет. И Балк не успеет ударить в тыл Мишке Голицыну, просто не сможет перейти через овраги, а пройти чуть дальше вперед ему просто не дадут. Потому что в действие вступят десять драгунских полков корволанта, которые он сам поведет в баталию — шесть тысяч всадников на отдохнувших лошадях. И поддержанных гвардейцами — Балковы полчишки просто сомнут в миг единый, сбросят в овраги, рассеют по полям и лесам тех, кто сумеет удрать от неминуемой смерти — остальных порубят палашами и поколют штыками. Полностью исчезнет левый фланг неприятельский, как при злосчастном Головчине было. И тогда шведы охвачены будут, ведь плечо их защиту и прикрытие потеряет. И отступать свеи начнут. А там…
— Ох, как болит, — неловко повернувшись на суку огромного дуба, под раскидистыми ветвями которого он удобно устроился, для лучшего обозрения баталии, Меншикова пронзил болевой спазм, отогнавший воспоминания о вчерашнем совете. План его приняли, ибо у других генералов вообще предложений не имелось, к тому же он единственный среди них являлся фельдмаршалом. Да и Петр значительно подобрел, буркнул, что ценит, и наградит по заслугам, и вечером даже своего лекаря прислал, чтобы тот помощь оказал и доклад о том сделал.
— Не выдержал дядя Миша боя — полки ретираду затеяли! А что ты хотел — сила завсегда солому ломит!
Никакого притворного отступления не было — началось самое настоящее бегство доброй половины солдат, что уже побросали пушки и знамена. Оставшиеся верными присяге служивые тоже быстро отходили, только отстреливались плутонгами, стараясь задержать ринувшихся вперед бунтовщиков. Даже несколько пушек имелось, уводя их назад, тут же заряжали и делали залп, прикрывая огнем отходящую инфантерию.
Меншиков взирал на баталию с нескрываемым удовлетворением в душе — стоявшие на правой стороне полки генерал-поручика Мишки Голицына, давнего его злобного недоброжелателя, уже начали пятиться, выгибая линию назад, до оврагов, которыми можно было прикрыть обнажавшийся фланг. Однако центр стойко держался, хотя шведы атаковали его в своей привычной манере — ружье в левой руке, а шпага в деснице, в обычную штыковую атаку они не ходили как русские.
— Ага, Шереметев тоже зашевелился, ибо подвоха не видит. А не зрит он его потому, что его то и нет. Слишком много у царевича войск, вот и решили перевес в силах использовать. Ну что ж — пора!
Меншиков ухватился за привязанную веревку и стал спускаться вниз, ругаясь матерно и поминая тяжелую руку «мин херца»…
— Захватили четырнадцать пушек и девять знамен, господин генерал! Они бегут, бросая ружья!
— Не все, половина дерется, — недовольно буркнул Балк, посмотрев на разгоряченного вестника, молодого дворянина с одиноким «кубарем» подпоручика в петлицах. Введенная царем Алексеем прежняя стрелецкая форма ему не нравилась, слишком от нее разило временами «тишайшего царя». Еще бы — канули привычные камзолы и кафтаны, гетры и туфли с медными пряжками, офицерские шарфы с кистями, треуголки и шпаги, парики и нагрудные пластины горжетов, что блестели на солнце.
Просторные шаровары не обтягивали ноги, от сапогов разило дегтем, кафтан слишком скромен, хорошо хоть генералам дозволили вышивку золотой нитью воротника. Да еще эта дурацкая шапка — будь она железная, то в польза от такого шлема была бы понятной. А так суконная, что от удара палашом не спасет — колпак дурацкий, только без погремушек.
Одна польза, что с чинами теперь никто не путался — треугольники у капрал и сержантов, квадратики у обер-офицеров, а у него теперь четыре генеральских ромба. И теперь до вожделенного фельдмаршальского жезла рукой подать, и, возможно, он его получит за эту победную баталию, в исходе которой у Балка уже не было сомнений.
— Скачи к атаману — пусть его полки рубят бегущих!
Федор Николаевич повернулся к бородатому казаку в потрепанном кафтане, с кривой саблей на боку и двумя пистолями, засунутыми под кушак. Тот степенно поклонился, и тут же вскочил в седло подведенного к нему коня. Казаки гикнули, тут же умчались, а сам генерал принялся рассматривать идущую на поле брани картину.
Его корпус оказался для петровских фузилеров слишком сильным противником, ведь солдат было чуть ли не вдвое больше, чем у противника. Да и пушек хватало с избытком — перейдя в контрнаступление, в рядах его стрельцов остались лишь полковые орудия с небольшим весом — такие волочить на поле боя удобнее.
«Петровцы» отступали под напором вначале стойко, а потом дрогнули — добрая половина солдат побежали в панике, побросав орудия и знамена. Зато оставшиеся фузилеры и все драгуны держались упорно, и хотя быстро отходили, но отстреливались, а зачастую палили картечью из оставшихся орудий. Собственной конницы у Балка было полторы тысячи, как и вражеских драгун. Бросать ее в бой генерал не рискнул — и лошади худые, да и гарнизонный вояка в чистом поле уступит драгуну, что прошел ни один бой с неприятелем, со шведскими, турецкими или татарскими всадниками.
Зато казаки другое дело — казачья лава захлестнет отступающего противника, беглецов поколют пиками и порубят саблями. А там и продолжавшим сопротивляться ротам достанется — окружат и истребят подчистую, вначале проредив линии картечью. И
