самим набранных в декабре, во время скитаний. Умельцы, что и говорить, потому что из здешних примитивных ружей, ухитрялись попадать не в толпу, а в одиночного человека.
Кроме того, вся Преображенская слобода была забита вооруженными ополченцами — тут их было до пяти тысяч. Еще столько же мужиков находилось при обозах, без их труда обойтись было невозможно. И пусть у них в руках пищали, рогатины и топоры — но для любой жертвы все равно смертельно опасное оружие.
Алексей не удержался и повел трубой по горизонту, слева направо. В верстах трех от корпуса Балка скрывались за лесом три тысячи донцов атамана Василия Фролова. А на правой стороне, причем выдвинувшись далеко вперед, своего рода Засадный полк как в Куликовской битве — генерал Айгустов имел три тысячи пехоты и полторы тысячи конницы, на две трети слободских казаков. Вот они и должны были поставить жирную финальную точку в баталии, и вместе с «туземцами» преследовать противника.
«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить», — Алексей вспомнил старую мудрость, и пресек в себе победное настроение. Численный перевес внушительный — все же сорок тысяч собрано, и это без ополчения, почти вдвое больше, чем у «папеньки», и пороха в достатке, как пуль с ядрами, вот только в груди что-то екало, причем нехорошо так, а своей интуиции он привык доверять.
Петровские линии приближались — длинные и тонкие «бруски» солдат в зеленых мундирах и треугольных шляпах. Огромное пространство заволокло дымом, белые клубы сгоревшего пороха закрывали обзор огромными одуванчиками. Разглядеть что-либо подробно было трудновато, Алексей лишь видел, как линии сблизились, и стали с увлечением стрелять друг в друга. Забава эта продолжалась с четверть часа, не больше, а потом бригадир Гагарин стал приплясывать на месте, будто не пожилой человек, а мальчишка. Да так разошелся, что добротная деревянная вышка немного закачалась, к вящему страху молодого царя. Рухнуть вниз с двухсаженной высоты как-то не хотелось, выглядело и глупо, и рискованно.
— Они отступают, государь, не выдержали нашего огня. Фельдмаршал скомандовал наступление, сейчас мы их погоним взад! Это виктория, царь-батюшка, сила солому ломит!
Алексей неодобрительно посмотрел на бригадира, и фыркнул — он никогда не любил преждевременных и скоропалительных выводов. И князь тут же осекся и примолк, но продолжал скакать, а вышка снова закачалась…
— И себе плохо сделал, и меня покалечил, за малым чуть не убил. А года уже не те, здоровья осталось не так и много.
Меншиков закряхтел, вспоминая позавчерашний день, когда он по-настоящему испугался животной бешеной ярости «мин херца». Поленом тот лупил со всего маха — отбил ребра, когда от дикой боли Александр Данилович убрал локоть, которым он обычно прикрывался в подобных ситуациях, смягчая удары. Однако по левой руке пришлись первые три удара, страшные и крепкие — от них в глазах засверкало, и он взвыл непритворно. Первые два способа утихомирить ярость венценосного друга не сработали, хотя прежде надежно срабатывали.
Ведь раньше он отвергал обвинения или значительно смягчал их, говоря, что так для дела нужно, пришлось кое-чем пренебречь, дабы не упустить столь важное дело на самотек. Если эти слова не принимались в расчет разъяренным царственным другом, то Александр Данилович начинал перебирать все свои заслуги, действительные и мнимые, призывал монарха в свидетели его верности, и Петр смягчался.
Дальше все просто — размазывая притворные слезы на лице, Данилыч показывал всю мизерность украденного, так, сущие мелочи, и приводил «раздутый» список собственных трат на государственные надобности. Царь прекрасно считал, быстро прикидывал баланс, понимая, что ущерба не только нет, но уже вроде как казна должна преданному наперснику, и даровал прощение. «Светлейший» великолепно разыгрывал «обиду» и «телесные раны», особенно когда без него в делах было не обойтись, заставлял тем самым царя постоянно осведомляться о его «здоровье», и чувствовать раскаяние от избиения. И выдавливал потихоньку все отобранное из «честно уворованного» — таковы были сложившиеся в течение десятилетий традиции и правила их взаимоотношений.
Все это прекрасно срабатывало, но только не в этот раз. Он уже спасал свою шкуру, а то и саму жизнь, которая повисла на волоске. И потому прибег к чрезвычайно редкому третьему способу — «прости, государь, бес попутал». Деваться было некуда — улики выложили убойные, они были на столе и золото предательски блестело. Пришлось яростно открещиваться от измены, а все письма свести к банальному — «я их на деньги из-за собственной корысти поставил — золотишко ведь во многих делах помочь может. Не устоял перед Мамоной, хоть всячески и боролся, но я тебе предан до смерти, в чем ты сам не раз убеждался! Бес попутал!»
И вот тут пришло спасение — царь впал в припадок, забился в конвульсиях, потекла пена, глаза выкатились из орбит. А это уже дело привычное — Данилыч принялся хлопотать у венценосного друга, и при этом уже непритворно подвывая и поскуливая побитым щенком от невыносимой тягучей боли — избил его Петр просто страшно, с лютостью несказанной. Лекарь только головой качал, обрабатывая травмы — разбитое лицо не в счет, привычное дело. Но вся левая рука была опухшей и синей, и точно такой же огромный синяк разливался на боку, отчего он ходил скособочившись. Однако тугая повязка с мазью принесла некоторое облегчение. Но больше всего страдала душа Данилыча — тридцать тысяч золотых блестящих дукатов, честно заработанных, ушли в казну.
Канули туда как в бездну и уже никогда не возвратятся в его руки, не насладят слух приятным звоном!
И что более всего обидно — он ведь их честно урвал, только одной сообразительностью. Получил достойный выкуп за придуманную им самим уловку с памятным «машкерадом»!
Вчера состоялся военный совет, генеральская консилия. Очнувшийся от приступа падучей Петр об измене не заикался, но смотрел на Александра Даниловича хмуро и с нескрываемым подозрением. Нужно было возвращать доверие царя, тем более что всех не на шутку страшило предстоящее сражение — по приблизительным подсчетам армия царевича была куда многочисленней, чуть ли не в два раза. И большую тревогу в ней вызывали не столько стрельцы, а шведы — в том, что они будут биться стойко, и умело никто из присутствующих не сомневался.
И тогда Меншиков выложил свой план — устроить отступление не везде на фронте — фельдмаршал Шереметев слишком опытен и осторожен, чтобы попасться на такую примитивную уловку, которую сам не раз делал над своими противниками.
Нет, на правом фланге отступление должно выглядеть самым
