тундру, к белым медведям, — хмыкнул я. — Лен, в тундру со мной поедешь?
— Поеду! — храбро ответила кареглазка. — Построим там дом из снега, научимся пироги из ягеля печь. Оленей наловим, станем их доить. Ваня, ты доить умеешь? Нет? Жаль. Ладно, сама научусь. Всех подою. И оленей, и медведиц.
Тетушка переводила взгляд с племянницы на ее жениха. Видимо, размышляла — который спятил?
И тут на меня накатило. Вспомнив песню, которую очень любил напевать мой отец, запел:
— Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам,
Белой шкурою медвежьей брошу их к твоим ногам.
По хрустящему морозу поспешим на край земли
И среди сугробов дымных затеряемся в дали.
Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним
И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю.
Ты узнаешь, что напрасно называют север крайним,
Ты увидишь, он бескрайний, я тебе его дарю.
Спел хуже, чем «Самоцветы», да и без музыки, но тетушка была убита наповал.
— Н-ну, господин следователь… Не в суд бы тебе, то есть вам, на службу идти, а в артисты. Может, в Большой театр бы приняли.
— Если со службы выгонят, подамся в артисты. А Леночка станет аккомпаниатором. Как сбежим, то поставим в тундре рояль, Леночка станет играть, а я петь. Придумаем концертную программу для оленей и для белых медведей.
— Будем, — подтвердила кареглазка. — Концерты для белых медведей еще никто не давал. Мы станем первыми! Входная плата — две рыбины. А бурым медведям скидка.
— Почему это бурым скидка? — возмутился я. — Пусть малиной рассчитываются.
— Так их все равно в тундре нет. Они в лесах живут. Мы лучше потом тюленей пригласим.
— А разве белые медведи в тундре водятся? — призадумалась тетушка. — Им же море нужно, а где в тундре море? — Спохватившись, что пошла на поводу у молодого поколения, рассмеялась. — Эх, артисты! — Покачав головой, Анна Николаевна, обняла племянницу и засмеялась: — Жорка с Ксюшкой поругаются, но куда им теперь деваться? Что сделано, то сделано. Дураки вы. И ты, господин следователь и ты, гимназистка… Ну да, дураки. Но здорово. Не будь я старухой — завидовала бы тебе Леночка черной завистью!
Мы с Леночкой переглянулись и дружно вздохнули. Сами знаем, что дураки. Зато счастливые дураки.
Теперь нужно выяснить — что там произошло после моего бегства?
— Лен, я же тебя сегодня бросил на поле боя. Сбежал наитрусливейшим образом.
— Где это вы Леночку бросили? На каком поле боя? — сразу же нахмурилась тетушка.
— В гимназии бросил, — с грустью пояснил я. — Оставил невесту на растерзание классной дамы, а сам сбежал.
— Ваня, ты не сбежал! Ты отступил под натиском превосходящих сил противника, — рассмеялась Леночка. — Тягаться с Викторией Львовной не стоит. Тем более, что примчались еще две дамы, а следом за ними и сам директор. Ты бы молчать не стал, а ругаться с нашими грымзами себе дороже. А тебе, оказывается, вообще в гимназию приходить не полагается.
— Елена, что ты такое говоришь⁈ — сразу же возмутилась тетушка. — Как ты назвала Викторию Львовну?
Мне Виктория Львовна грызой не показалась, но, если Леночка сказала грымза, значит — грымза.
— Так все-таки — что было потом? — в нетерпении спросил я. — Что там с гимназией?
— Да ничего страшного не случилось, — отмахнулась Леночка.
— Ругали?
— Не-а, просто исключили.
— Что? — в один голос спросили мы с тетушкой.
Я не понял — разве за такую ерунду исключают? Подумаешь, девочка поцеловалась на перемене. И, не с кем-то, а с собственным женихом. Выговор там объявить. В карцер гимназисток не запирают, а телесные наказания отменены двадцать лет назад. Да и были ли они у девчонок?
Тетушка вначале схватилась за сердце, потом изумленно спросила:
— Лена, а разве директор имеет право исключать из гимназии? Исключением занимается Попечительский совет. Я сейчас же дам телеграмму Георгию, пусть он пишет жалобу в губернскую дирекцию. Или я сама напишу.
— Так меня не совсем исключили, а на неделю, — сообщила Леночка. — Неделя, ерунда. Но кольцо на пальце запретили носить — дескать, невеста, все понимаем, но нельзя-с. Мол — пришла на первый урок — сняла. После уроков — пожалуйста.
— Лена, ну разве можно так пугать? — перевела дух тетушка. — Вон, Ваня… то есть, Иван Александрович аж с лица спал. Коза ты…
Я с лица спал? Из-за такой ерунды? Ленке все равно замуж за меня выходить, а будет ли у жены аттестат, нет ли — какая разница? Но если для родителей имеет значение… Пусть документ будет.
— Наоборот, обрадовался, — сообщил я. — Мне же в Москву ехать придется, в университет. Вместе бы и поехали. Леночка бы в какой-нибудь московской гимназии доучилась, а я, тем временем, экзамены бы сдавал.
— Еще чего не хватало! — возмутилась Анна Николаевна. — Пусть у нас доучивается. Иначе, я такой скандал устрою.
Исключить на неделю? Фигня. Но понятно, что руководству гимназии нужно проявить воспитательную работу. А как иначе?
— Господин Белинский[1] хотел на три недели исключить, но Виктория Львовна вступилась — мол, нельзя вторую по успеваемости ученицу на три недели исключать.
— А почему не первую? — хмыкнул я. — Ты же у нас лучшая по знанию иностранных языков?
— По иностранным — да, но первая у нас Влада Иванаева. Она у нас и по математике, и по физике самая лучшая.
Видимо, об этой девочке и говорила мне классная дама.
— Ваня, а ты обратил внимание, что тетя Аня тебя обругала? — заявила вдруг Леночка.
Мы с Анной Николаевной недоуменно переглянулись. Вроде, обо мне слова не сказано.
— Когда это
