— изладим.
— Еще — ужасно хочу помыться. Неделю с подругой мотались по уезду, за все это время ни разу не была в бане.
Я встал, открыл дверь допросной и подозвал дежурившего городового Яскунова.
— Дружище, будь добр — попроси у Антона Евлампиевича чашку чая для барышни. Видел, что у него самовар закипал. Еще, если у него есть — какой-нибудь калачик или сухарик.
— Слушаюсь, ваше благородие, — кивнул Яскунов и отправился к приставу.
Я же вернулся к столу. Усевшись, сказал:
— Чай я для вас заказал, но с мытьем придется подождать. В полицейском участке ни бани, ни ванной комнаты нет. После допроса я отправлю вас в Окружную тюрьму, там и помоетесь.
— В тюрьме? — фыркнула экс-гувернантка.
— А что не так? Подследственных, поступающих в тюрьму, вначале ведут в баню. Вы женщина, да еще и дворянка, вам положена отдельная камера. А там чистое белье на постелях.
— А сменное белье? Полотенце?
— Вот, насчет сменного белья и полотенца ничем не могу помочь. Белье и прочее выдают осужденным, а вы пока подследственная. Подследственные получают все необходимое от друзей или родственников. Ваша подруга — Надежда, правильно? она в курсе, что совершив убийство Сомова вы сразу пойдете в полицейский участок?
— Не в курсе, — покачала головой Любовь Кирилловна. — Надя отговаривала меня от убийства, потом сказала, что если уж убью — то лучше сразу бежать. И не в Кириллов, а в Санкт-Петербург. Она мне даже денег дала.
М-да… Вот теперь у меня еще один подследственный вырисовался. Точнее — подследственная. Трудно было сказать, что все делала тайком от подруги? Так нет же, святая простота. И мне надо было вопрос по-другому сформулировать.
— Но хоть матушка-то подруги не знала? — с надеждой спросил я.
— Нет, Инна Матвеевна ни о чем не знала, — помотала головой экс-гувернантка.
— Слава богу. Иначе бы пришлось и старушку к суду привлекать.
Скрипнула дверь и в допросной появился младший городовой с кружкой в руках и бумажным кульком.
— Антон Евлампиевич просил прощеньица попросить — ни чашек, ни стаканов нет, все разбито, только кружки. — Поставив на стол чай, положил кулек и предупредил. — Чай горячий, пусть госпожа Зуева пьет осторожно. А тутотка, в картузе — сушка. Она, правда, твердая, но, если в чай бросить — размокнет.
Стаканов в полицейском участке нет. А из чего они водку пьют? Из кружек?
Бывшая гувернантка взяла кружку, прильнула губами к краю и, едва не разлила чай.
— Горячо! — пожаловалась она. — Губы себе обожгла.
— А вы осторожно, — посоветовал я. — Сушки пока в чай макайте, грызите, авось, кипятоки остынет.
Ложечку городовой не принес, макать сушки в чай пришлось прямо руками. Ничего, придется барышне привыкать.
Но, кое-как, глоточками, Любовь Кирилловна стала пить чай. Отпив немного, спросила:
— Вы сказали, что Инну Матвеевну привлекать к суду не станете. Получается, что Наденьку вы к суду привлечете?
— Если рассуждать чисто формально, привлекать вашу подругу к суду буду не я, а прокурор, — принялся я рассуждать, поглядывая на подследственную и прикидывая — успею ли закрыть лицо руками, если она, скажем, кинет в меня кружку с кипятком? — Моя обязанность открыть в отношении вашей подруги уголовное дело за недонесение о готовящемся тяжком преступлении. Возможно, что сообщи Надежда в полицию о ваших намерениях, это спасло бы жизнь вашему бывшему нанимателю.
Гувернантка кружкой в меня не бросила, обхватила ее ладонями и с горечью произнесла:
— Странная вещь — закон. Людей честных и благородных он наказывает, а на невинных, которые обращаются к нему за помощью, не обращает внимания.
— И тогда невинные — то есть, невиновные, берут исполнение наказания в вои руки? Но не слишком ли суровое наказание? И не слишком ли быстро?
— Нет, господин следователь, не слишком, — твердо заявила Зуева. — Не знаю, знакома ли вам книга одного выдающегося политика, но там четко сказано — наказание должно осуществляться сразу.
Кого она мне цитирует? Политик, написавший книгу? Пуффендорф? Нет, Макиавелли.
— А еще он сказал: «С врагом можно бороться двумя способами: законом и силой. Первый способ присущ человеку, второй — зверю», — процитировал я. Потом попросил: — Тогда, будьте так любезны — поясните ваши мотивы. Пока просто расскажите, без записи в протокол допроса. И без цитат выдающихся людей. Своими словами. Почему вы решили убить господина Сомова?
— Иван Александрович, посмотрите на меня, — предложила Зуева.
— Посмотрел. И что?
— Меня можно назвать красавицей?
Признаться, я слегка стушевался. То, что Любовь Кирилловна не красавица, это понятно. С другой стороны — а что такое красота? Кому-то могла и понравиться.
— Писаной красавицей я вас не назову, но красота — понятие относительно.
— Не нужно витийствовать, — отмахнулась бывшая гувернантка. — Я некрасива, денег у меня нет, поэтому выйти замуж мне нереально. Все, что у меня есть — это мое доброе имя, и умение преподавать детям математику, русский язык. Еще французский. Ну, всего понемножку, чтобы ребенок смог поступить в гимназию. Я вынуждена работать, чтобы прокормить и себя, и свою мать. И что? Господин Сомов одним махом лишил меня и моего имени, и возможности зарабатывать деньги. Кому нужна гувернантка, которую выкинули из дома, словно нашкодившую кошку? Будь я виновна, это было бы оправдано. Но я ничего не крала! И что мне теперь делать? Идти к кому-нибудь в содержанки или на панель? Пошла бы, но не с моей рожей. Идти в прачки или в швеи? Нет, это не по мне.
— Любовь Кирилловна, допускаю — вы невиновны. Но все-таки — почему вы так поспешили? Ну, смотрите сами. Если судить по вашей жалобе, Сомов обвинил вас в краже второго января, четвертого вы обратились в Окружной суд. Я получил задание шестого. Дважды пытался вас застать, но вы отсутствовали. Со слов матушки вашей подруги, вы
