сережками вышла промашка.
— Маменька, а мне теперь уши надо прокалывать, — сообщила моя гимназистка.
Упс. А что, у кареглазки до сих пор ушки не проколоты? Точно! Я же Леночку целовал в ушко, должен бы помнить. И помнил ведь, но отчего-то забыл. Или сработал штамп? Всегда считал, что если у девушки имеются уши, то в ушах обязательно сережки.
— Ну вот, дочка выросла, скоро замуж выйдет, — пригорюнилась будущая теща. Вздохнув, горестно сказала: — Внуки пойдут, превращусь в старую бабку.
— Ксения, радоваться надо, что дети растут, а не страдать, словно последняя дура, — довольно резко сказала Анна Николаевна.
Не исключено, что тетушка сейчас отправится плакать. Леночка, чтобы спасти ситуацию, сказала:
— Тетя Аня, а я к песенке, которую Иван пел, музыку подобрала. Ване, споешь?
Я, вроде, и не в голосе нынче, но, если невеста желает — спою. Да и ситуацию следует разрядить. А Леночка — молодец. Никак не думал, что она запомнила мотив, на который я пел, да еще и музыку подобрать умудрилась!
Кареглазка села к роялю, а я запел. После первого исполнения пришлось исполнять песню на «бис». А потом уже не только Леночка, но и ее тетушка вместе с матушкой дружно подхватили припев:
— Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним
И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю.
Ты узнаешь, что напрасно называют север крайним,
Ты увидишь, он бескрайний, я тебе его дарю[2].
Пели бы и дольше, но чай остывает. А так, глядишь, в случае нужды, мы с Леночкой станем песни советские петь. Исполним дуэтом «Песенку первоклассника» или «Песенку крокодила Гены». На жизнь заработаем. И, как знать — может, еще и прославимся? Вот, разве что, кое-какие слова придется заменить.
Хорошо сидеть, но пора и честь знать. На улице холодно и Леночка, на правах невесты, принялась собирать меня в путь-дорогу. Шарф накрутила так, чтобы укрыть уши и прикрыть нос. Если кто увидит, решат, что грабитель.
Домой возвращался, когда луна уже светила вовсю. Людей по дороге не попадалось, только откуда-то вынырнул младший городовой Яскунов. Увидев, что свои, приложил ладошку к башлыку, закрывавшему фуражку.
— Ты чего вдруг? — удивился я.
— Опять Манькины повздорили, — с досадой ответил городовой.
Супруги Манькины были притчей во языцех. Годиков обоим за сорок. Дом неплохой, вроде, все есть. Муж — Тимофей, работал плотником, говорят, едва ли не лучший плотник в городе. Работяга, тихоня. Жена — Глафира, рукодельница, добросовестная хозяйка. Детей четверо, старшую дочь уже замуж выдали.
Обычно Манькины жили душа в душу. Но иной раз, когда Тимофей получал деньги за выполненную работу, они устраивали маленький праздник — покупали косушку водки, детям — пряники и конфеты. А дальше, если формулировать суконным языком моего времени «в процессе совместного распития спиртных напитков возникала ссора». Ссору мог начать и сам Тимофей, припомнив, что двадцать лет назад — незадолго до свадьбы, будущая жена путалась с каким-то Петькой, с которым уединялась в сарае, да и девственности он у невесты в первую ночь не обнаружил. Глашка принималась возражать, причем, очень бурно, с применением скалки или сковородки.
Тимофей, хоть и тихоня, но просто так себя бить не давал, давал сдачи.
Или напротив — Глафира вдруг вспоминала какие-то старые мужнины грешки, вроде того, что когда ездил рубить сруб в Шухободь, ночевал у какой-то вдовы.
Супруги принимались лупить друг дружку смертным боем. Дети вначале пытались сами разнять родителей, если не получалось — бежали к соседям, а те в участок, благо, все у нас в городе рядышком. Кто-нибудь из городовых отправлялся к Манькиным, начинал увещевание. Обычно, при появлении представителя власти, супруги прекращали драку и принимались мириться.
Мирились, тихо-мирно жили месяца два, иной раз с полгода, а потом опять скандалили.
Ухтомский, порядка ради, их несколько раз арестовывал, держал в участке, назначал штраф, потом попросту плюнул. Даже приказал подчиненным больше на вызовы не ходить — убьют друг дружку, так и хрен с ними. Проще похоронить, чем разнимать.
— Вроде, Антон Евлампиевич не велел к ним ходить? — спросил я.
— Пришлось, — вздохнул младший городовой. — Младший сынишка прибежал — мол, батька решил повеситься, в сарай ушел. Дескать — плачет, что мамка ему перед свадьбой неверна была!
— Так и хрен-то бы с ним, пусть вешался, — хмыкнул я. — Похоронили бы, тебе хлопот меньше.
— Так-то оно так, только мальчонка сказал, что батька грозился еще и сарай поджечь. Пришлось Тимофея за шкирку брать, в участок вести. Тут уж простите, пришлось разок в морду дать.
— Это за дело, — одобрил я. — На этот раз ругаться не буду. Сарай он, видите ли, подожжет. Можно было два раза в морду дать.
Покачал головой, пошел дальше. Опасно одному ходить на семейные скандалы. Слышал, что в моем мире участковым, которым полагается разбираться с такими делами, строго-настрого запрещают идти на разборки в одиночку, да еще приказано облачаться в бронежилет. Чем опасен семейный скандал, так это тем, что побитая жена, вызвавшая полицию, при появлении наряда, начинает вдруг возмущаться — мол, за что забираете любимого? И ладно, если все ограничивается словами, но так бывает, что женщина бросается в драку[3].
Подойдя к дому, услышал какие-то звуки, доносившийся из нашего двора. Остановился у ворот, прислушался — звуки напоминали стук поленьев. Может, Наталья Никифоровна решила на завтра дров заготовить? Не поздновато ли?
[1] В 1920-е годы незаконная порубка леса (ст. 99 УК РСФСР) составляла 40–50% от общего количества преступлений Череповецкой губернии. Еще 20% — самогоноварение (ст.140 УК РСФСР).
[2] На всякий случай — авторы песни Марк Фрадкин и Михаил Плецковский
[3] И не только. Бывает и так, что женщина, которую только что избивал муж, хватает что-то тяжелое или острое и нападает на сотрудника полиции. Автор был знаком с участковым, которого ткнули скальпелем в грудь. Чудо, что жив остался.
