Глава двадцатая
Следователь как машина
Осторожно открыв калитку, пригляделся. Нет, не хозяйка. Около дровяного сарая неспешно трудилась какая-то старушка, перекладывая поленья на разосланную веревку. Ишь, приличную вязанку бабушка собирается утащить. Между прочем, я за эти дрова платил!
Ба, так это же соседка!
— Бог в помощь, Мария Ивановна! — вежливо поздоровался я.
— Ох, — схватилась старушка за сердце и осела на поленья.
Не померла бы от страха. Помрет, меня потом совесть замучает. Но с совестью-то договорюсь, а вот возиться с покойницей по морозу желания нет. Бежать в участок, потом звать доктора. И труп придется в дом затаскивать. Бабка говорила, что родных у нее здесь нет.
Нет, живехонька. И никакое сердце у нее не прихватило. Вижу, что прикидывается. Вот, коза старая!
— Не маловато ли набрала, соседушка? — поинтересовался я, перекрывая бабке путь к отступлению. — Чего сразу всю поленницу не стащила?
— Ишь, напугал-то меня, Иван Александрович! Шарфом замотан, не сразу узнала. Я уж думала — грабитель какой, или насильник.
— Воруем, значит? — спросил я. — Или мимо проходила?
— Так это, мимо шла, дай, думаю, зайду, посмотрю, а вдруг опять какая деваха караулит? Зашла, а как удержаться? Я ж бабка старая, на дрова денег нет, от вас не убудет. И всего-то пару полешков взяла.
Бабулька старательно сморщилась, пытаясь пустить слезу, но не вышло.
Пару⁈ Да мне самому такую вязанку не утащить. Пожалеть, что ли, старуху? Дескать — бери вязанку и катись? Нет, шиш. Один раз пожалею, завтра все стащит.
— Эх, Марь Иванна, Марь Иванна, — покачал я головой. — Мы ж с тобой ликер пили, думал, что мы друзья. А ты у нас дрова коммуниздишь.
Удивительно, но слово соседка поняла без переводчика. Или оно показалось ей схожим с иным?
— Так уж простите, великодушно. Я сейчас все обратно покладу.
— Поклади милая, поклади, — миролюбиво согласился я. — А как поленья складешь, дуй отсюда. На будущее имей в виду — жених Натальи Никифоровны мне кобелька обещал прислать.
— Кого прислать?
— Кобелька. Злого, чтобы девок чужих со двора отгонял, а заодно и соседей. Ну, Марь Иванна, ты поняла.
Посматривая, как бабулька складывает дрова обратно в поленницу, грустно подумал — если у меня прямо со двора дрова крадут, так что же в лесу творится? Может, у Леночки и приданного уже нет? А я-то губенку раскатал.
Сунув расческу в щель, поднял запор, вошел в сени. Слегка удивился. Обычно, услышав шум, Наталья Никифоровна уже открывала дверь в избу, подсвечивала мне либо лампой, либо свечой, потому что в сенях темно, можно и брякнуться. А тут, тишина. Вряд ли уехала, иначе бы дверь была заперта на замок. Не иначе, спит.
В некотором удивлении вошел в избу.
В прихожей горит свеча, шуба соболья висит, на мою половину дверь закрыта. Разделся, разулся, прошел на кухню.
Наталья Никифоровна лежала возле печи, на сдвинутых стульях, укрывшись с головой какими-то старыми покрывалами. Дышит тяжело, но не спит. Подошел, присел и спросил:
— Наталья Никифоровна, Наташа, ты чего? Заболела?
Спросил негромко, но голос разнесся, словно эхо. А, ну да. Дверь на половину хозяйки открыта, без мебели, а пустое пространство резонирует.
— Простудилась немного, — виновато отозвалась хозяйка, потом закашлялась.
Ну, разумеется. Вещи собирала, скакала из теплой избы на улицу, потом обратно. Вот и продуло.
— А ты чего тут?
Глупый вопрос. Свою кровать Наталья отправила к будущему мужу, а на мою лечь постеснялась.
Отправился разбирать постель. Вернулся, принялся тормошить хозяйку.
— Давай-ка, подруга, вставай. На мою койку ляжешь.
— Иван Александрович, не надо. Я тут полежу. К утру отойдет.
Ага, к утру отойдет. Приложив ладонь к Натальиному лбу, определил, что температура. Сколько градусов не знаю, но выше нормальной. Простуда — дело житейское. Я ведь и сам недавно болел, теперь ее очередь.
— Ты бы еще на пол устроилась. Лежишь тут, как бедный родственник.
Наталья Никифоровна побухтела, но встать ей пришлось. Опасался, что придется вести под руку, но ничего, дошла и сама. Надеюсь, просто простуда. Если пневмония, тогда худо.
Перед тем, как уложить женщину, пришлось помочь ей раздеться. Опять-таки — зачем-то принялась сопротивляться? Можно подумать, в первый раз ее раздеваю? Научился и крючочки расстегивать, и юбки снимать. Я вообще сейчас в роли доктора, а докторов стесняться нельзя.
Укрыв хозяйку, как следует подоткнул одеяло, задумался — и что дальше? Может, к доктору сбегать? Но единственный врач, адрес которого я знал, был господин Федышинский. Наверняка армейский лекарь не только пули выковыривал или ноги-руки отрезал, но и простуды лечил. Вот только Михаил Терентьевич у меня прочно ассоциировался либо с покойницкой, либо с трупами, поэтому к нему, как к врачу, большого доверия не испытывал. Значит, буду лечить сам. Но чем? Только народными средствами. Значит, нужно, чтобы женщина пропотела. Может, на печку ее определить? Нет, на печку не стоит. Мало ли — спуститься захочет за некой надобностью, еще упадет. И греть лучше изнутри.
Поставил сразу два самовара — и «эгоиста», и большой.
Пока «эгоист» закипал, провел ревизию в буфете. Посуды поубыло — верно, отправила в Нелазское, но припасы на месте. В наличие имеется малина двух типов — в виде варенья, и сушеная. Что лучше? А кто нам мешает испробовать оба способа сразу?
Для начала заварил сушеную малину. Добавив для вкуса немножко сахара, отправился поить Наталью. Настой малины горячий, а разбавить, как на грех, нечем.
— Давай, радость моя, лечиться будем, — предложил я.
— Давай, — шмыгнула носом хозяйка.
Пришлось выдать Наталье носовой платок, благо, их запас был почти бесконечным, помог приподнять подушку, придержал чашку.
— Ничего, я сама.
Сама, так сама. Чашку держит, уже хорошо.
— Наталья, у тебя горчичники есть?
