От былого великолепия гусара осталось только бледное, тщательно выбритое лицо и не потерянная еще способность держаться гордо. Он покосился на Ферльбота.
— Скажите, здесь общежитие добрармии?
— Здесь, — сквозь зубы, привычно-презрительным тоном ответил офицер и посторонился, пропуская полковника к лестнице подвала.
Оттуда неслись пение и выкрики. Ферльбот, спустившись на несколько ступенек вниз, нерешительно оглянулся на офицера.
— Извините, господин офицер. Не будете ли вы любезны проводить меня?
Офицер небрежно кивнул головой и молча стал спускаться вниз.
Над ветхой дверью подвала висела трехцветная вывеска, обрамленная георгиевской лентой, с надписью в церковно-славянском стиле: «Общежитiе офицеровъ добрармш».
— Это здесь. Вы, собственно, к кому?
— К графу Михаилу Строганову.
— Вы его знаете?
— К сожалению, нет, но у меня к нему дело.
— Разрешите представиться, — поклонился офицер. — Ротмистр лейб-гвардии ее императорского величества государыни императрицы полка, граф Михаил Строганов.
— Очень приятно. Полковник Ферльбот.
Граф сразу стал любезен и, щелкнув заржавленными шпорами, еще раз поклонился.
— Весьма польщен.
— Я очень рад, граф.
— Чем могу служить? Впрочем, войдемте. Там поговорим. Прошу извинить меня, что так невнимательно отнесся к вам, но вы понимаете, полковник, что я в каждом вижу, в каждом подозреваю большевистского агента.
— Неужели я похож? — усмехнулся Ферльбот.
— Нет, успокойтесь. Подозрительного я сразу… — и офицер многозначительно притронулся к оттопыривавшемуся карману.
Подвальную комнату давили низкие своды с облупленной штукатуркой. У стен стояли койки, прикрытые коврами и одеялами. Над койками висели карточки и открытки. В середине комнаты стояли столы, за которыми сидели группами офицеры. Самая многочисленная группа окружала стол, на котором шла карточная игра.
Подвал тускло освещался одной лампочкой, и поэтому на столиках стояли свечи, воткнутые в бутылки.
В глубине комнаты, на стене против двери висели убранные в георгиевские ленты портреты Николая Николаевича-старшего и генерала Корнилова, а немного выше в траурном крепе — Николая II.
Около игроков лежали кучами деньги. Увидев их, Ферльбот поморщился, но, разглядев колокольчики и донские, успокоился.
Граф Строганов усадил полковника за столик в самом отдаленном углу. Отсюда был прекрасно виден весь подвал и входная дверь, которая изредка хлопала, пропуская то группы, то одиночных офицеров.
— Я вас слушаю, полковник.
— Видите ли, граф, последние сведения и документы, которые вы добыли, оказались очень удачными.
— Очень рад, — со скромной гордостью мастера поклонился граф. — Сейчас в моем распоряжении имеется чрезвычайно интересное письмо…
— Нет, сейчас нужно другое, — прервал его Ферльбот и, наклонившись ближе к графу, заговорил шепотом.
Офицеры оглядывались на них, но никто не подходил. Один, вошедший с улицы, направился было к ним, но граф издали жестом остановил его.
Полковник кончил.
Граф озабоченно, скрывая свою радость, спросил:
— Какой срок?
— Неделя.
— Расходы?
— Вот, — и полковник протянул графу пачку.
— Идет. Отчет я представлю потом.
— Никаких отчетов.
Лицо Строганова просияло.
— По окончании дела получите столько же, но помните — никаких следов!
— Будьте покойны. Все будет в порядке.
Проводив полковника на улицу, Строганов перед дверьми торопливо отделил часть пачки, сунул ее в карман и вернулся обратно.
Выдержав под устремленными на него взглядами паузу, граф поднял руку и тоном команды выкрикнул:
— Господа офицеры, выдаю авансы, прошу ко мне.
Подвал оживился. К графу бросились все, от лихих корнетов до пожилых генералов.
— В чем дело, граф?
— Есть новость?
— Дело потом. Сейчас пишите расписки.
И граф, усевшись за столик и вынув блокнот, стал записывать фамилии и протягивать в жадные руки приятно шуршащие бумажки.
Глава VIII
УДАЧНЫЙ ДЕНЬ ПОРТНОГО ЛЕВИНА
По всем радиоантеннам всего мира неслись короткие сообщения:
«Новое преступление. На перроне станции Капсостара на полпреда СССР произведено покушение. Полпред убит».
Лаконические строки пронеслись по всему миру, вызывая яростное возмущение рабочего класса и тайное злорадство его врагов.
Вызов был сделан. И в ответ громкоговорители на всех фабриках, заводах, по всему СССР передавали речь пред-совнаркома:
«Нас провоцируют на войну.
Что ж — мы готовы для обороны.
Но знаем, что война — это уничтожение миллионов людей, фабрикация инвалидов и калек.
Фабрикантам инвалидов не удастся вызвать войну народов.
Будущая война — война классов, война гражданская».
Клукс, подъезжавший к Харькову, еще не знал об убийстве полпреда. Увлеченный флиртом со своей случайной спутницей, он на время позволил себе забыть о цели своей поездки, об агентах, ожидающих его приказаний, даже о подстерегающих его опасностях. Сейчас самое важное и интересное — влажный блеск серых глаз Кати (так называлась незнакомка), белые зубы, сверкающие при улыбке, случайное прикосновение к ее руке. Иногда в нем снова всплывало подозрение; он начинал присматриваться к ней внимательнее, переводил разговор на темы, которые заставили бы ее проговориться, но Катя, по-видимому, так искренне не интересовалась ими и обнаружила такое простодушное незнание во всем, что касалось революции, что Клукс гнал от себя подозрения. Невольная близость, возникающая от долгого пребывания наедине в тесном купе, сильно подвинула вперед их знакомство. Они уже называли друг друга по имени. Клукс уже разрешал себе иногда, как бы в увлечении беседой, наклоняться близко к Кате, заглядывать ей в глаза, брать ее за руку. Катя отнимала свою руку, но, по-видимому, ей не было неприятно.
Только раз, когда Клукс, доставая что-то из своего чемодана, случайно оглянулся на Катю, то увидел, что она с брезгливой гримасой вытирает платком свою руку, которую он только что держал в своих руках. Заметив его взгляд, Катя по-прежнему брезгливо, но уже улыбаясь, пожаловалась на пыль, из-за которой в вагоне ни к чему притронуться нельзя. Клукс галантно предложил ей одеколон, которым она охотно вытерла руки.
Поезд подошел к Харькову.
Помогая Кате сойти с площадки вагона, Клукс почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, увидел устремленную на него пару внимательных глаз человека в военной форме.
Этот взгляд вернул Клукса к действительности и заставил его вспомнить, где он. На мгновение смутившись, он неуверенными пальцами нащупал документы в кармане, но сейчас же взял себя в руки и, продолжая болтать с Катей, направился к выходу. Человек в форме, казалось, не нашел в нем ничего интересного и прошел к хвосту поезда, рассматривая идущую навстречу публику.
«Пронесло!» — подумал с облегчением Арчибальд.
— Ну, вот и приехали, — сказала Катя, останавливаясь у выхода на вокзал. — Я, право, очень рада, что встретилась с вами. Мы так мило провели с вами время.
— Я не менее вашего рад. Как было бы хорошо, если бы наше знакомство, так славно начатое, продолжалось и дальше. Может, разрешите встретиться с вами в более удобной и уютной обстановке?
— Я не прочь, — скользнула по нему взглядом Катя и отвела глаза в сторону, — давайте встретимся в ресторане гостиницы «Красной».
— В девять часов. Вас устраивает?
— Я приду, — просто ответила Катя.
Клукс на прощанье поцеловал Кате руку и сел на дрожки.
— В «Асторию», — громко сказал он, чтобы быть услышанным стоявшей вокруг публикой. Но по дороге, по-видимому, передумал и велел извозчику везти в «Спартак».
Извозчик помчался во весь карьер, обгоняя громадные толпы людей, спешивших к ВУЦИК’у на демонстрацию протеста против убийства полпреда. В воздухе колебались знамена, лозунги, фанерные рабочие били по цилиндрам фанерных Чемберленов, надписи на плакатах требовали защиты советских представителей от убийц.
