торжествующе спросил Янгред. – И эта ваша помешанность на свете… Если так, то наши религии, как и наши народы, должны быть очень дружны! Видно, это судьба. Помню еще, ты мне рассказывал про то, как у тебя огонь на маяке цвет менял. А я – так просто обожаю звезды.
Неплохо сошлось ведь, даром что ересь. Хельмо помолчал задумчиво, а потом вдруг изобразил дурашливый полупоклон, от которого на лицо упали волосы.
– Да у тебя недюжинные способности к богословию! – Он отвел прядь и опять прилег. Было видно: ему полегчало. – Где ты их прятал?
На губах заиграла улыбка, но глаза остались серьезными. Он верил. Правда верил в эту пустую сказку. Пустую… В голове отдался собственный голос, слова из легенды, сказанные Иларваном: «Да святится Твое имя». Хийаро их определенно заслужил. И Янгред рассмеялся.
Они еще долго говорили – уже о делах. Если бы вчера Янгред мог предположить, как посоветует поступить с престолом, вряд ли бы себе поверил, но сейчас это казались единственно здравым. Хельмо внял без колебания. Удивительно, даже после всего он верил. Янгред не знал, можно ли вычерпать эту веру хоть чем-то. И надо ли?
– Если что-то пойдет не так… – тихо, успокаивая, скорее, себя, подвел разговору итог Янгред, – люди Пустоши теперь ближе, они выручат.
Но тут Хельмо как раз мыслил трезво и сурово:
– Кто приведет-то их, если не ты? Твою-то голову отрубят вместе с моей, если ты не передумал наниматься к нам в войско.
– А Лисенок?.. – Янгред, припомнив кое-что, подмигнул: – Он тут требует должность наместника. И я поговорю об этом с братьями, потому что так мы получим сразу двух наместников: Инельхалль ведь пойдет в довесок! Да и любишь ты его. Любишь, если вспомнить, как нахваливал в письме!
Хельмо насупился, начал отнекиваться, но потом засмеялся. Смеялся долго, светло и наконец опять поднял глаза:
– Ну, все-таки не так, как тебя.
Янгред усмехнулся. Он никуда деваться и не собирался, теперь – точно нет. Слишком страшно оставлять этих людей без присмотра.
Думая каждый о своем, они помолчали. Солнце за окном поднялось еще немного выше, и в комнате стало прохладнее, задул легкий ветер.
– Янгред, – снова позвал вдруг Хельмо. Тот поднял глаза.
– Съездим в Ольяну? – прозвучало так просто, но так внезапно, что он растерялся.
– Уже подвигов жаждешь? Опять?
– Другого, – покачал головой Хельмо. – Жаль мне Сиру, ведь она боится возвращаться домой без приданого. Что бы еще ее тут держало?
Первая любовь, значит, заела… Зарычать опять захотелось: ну что это за тяга печься о дурных людях? Сира его чуть не убила. И это только первый в списке ее грехов.
– Надеюсь, не подаришь ей пару городов? – опасливо спросил Янгред. Учитывая доброту Хельмо, он бы даже не удивился. Но тот покачал головой:
– Земля – это люди. Ничего такого не будет. Но если в храме правда случилось чудо… – он убрал солнечный знак обратно под рубашку, – то это чудо и для лунного народа. Они все еще наши братья. Пусть и идем мы разными дорогами. Пора это принять.
Братья, не только враги. Янгред покачал головой: правда это, но не простая. Не понять ее народу, у которого и братьев-то нет.
– Куда клонишь? – продолжил выпытывать он.
Хельмо лишь улыбнулся. Было похоже, что сам он в восторге от своего плана.
– Скоро расскажу. Нас не убудет, поверь. А сейчас пойдем в храм.
И, продолжая улыбаться все так же загадочно и решительно, он начал подниматься.
Лусиль не вняла просьбам, не открыла ворота Ольяны. Выехала сама, стараясь попрямее и поувереннее держаться в седле, и даже показала храброе величие: не взяла отряд. Лишь с десяток железнокрылых сели на городской стене, чтобы наблюдать издалека.
Вражеские командиры на белых огнегривых лошадях ждали шагах в ста от ворот; казалось, никого больше нет на подъездной дороге. Лусиль недоверчиво скривилась: как же, выманивают, не иначе. Было глупо соглашаться, силы пока есть, Ольяна верна – город приграничный, древний, здесь испокон веков жило много лояльных людей. Конечно, уйти придется. Отец не велит сбежавшим войскам поворотить, прямо пишет: «Быстро домой!», точно зовя загулявшихся детей со двора. Все ведь узнали: царевна Лусиль – лишь Сира, стрелецкая дочь. Зло брало при мысли: он, все он. «Хвостик» Грайно, как он вообще мог ее запомнить и узнать, с ним столько детей дружило! И что теперь ему надо? Не извиняться же приехал. А ну как мстить будет за то, что подослала людоеда и побила царевича?
Лусиль подъезжала все ближе, храбрилась, но было скверно. Она жалела уже, что вразумила Влади, рвавшегося с ней, словами: «Кто-нибудь должен вернуться к отцу». Услала королевича на бастион, велела взять мушкет на случай провокаций. Влади упирался долго, предлагал сделать все наоборот, но в конечном счете, как и всегда, уступил. У Лусиль в том был расчет: зная себя, она опасалась, что разрядит мушкет врагам в головы просто так. От затянувшейся неопределенности она совсем потеряла покой. Угроза жизни Влади могла померещиться ей в простой улыбке. И тогда она не только не принесет домой хорошее, но и приволочет дурное – целую армию злобных рыжих дикарей, будь они неладны.
– Здравствуй, Сира!
Хельмо крикнул это издали и, сделав жест соратнику не двигаться, поехал навстречу. Она не откликнулась на гадкое, чужое, так и не приросшее назад простецкое имя. Поджала губы, промолчала, остановила лошадь. Вздернув подбородок, стала ждать, пока с ней поравняются. Дождавшись, смерила воеводу равнодушным взглядом.
– Здравствуй, Сира, – повторил Хельмо, решив, что его не слышали.
– Меня не так зовут. – Прежде чем ответить, Лусиль выдержала небольшую, еще на один презрительный взгляд паузу. – Имей уважение.
Лошади стояли почти вплотную. Хельмо растерялся, потупился, но тут же опять посмотрел светлыми глазищами. Вспомнилось: в детстве она от этих глаз млела, они казались такими добрыми, приветливыми. И сейчас не было в них злости, но и кротости не было.
– Лусиль. – Хельмо учтиво склонил голову. – Королевна Лусиль Луноликая.
Издевался. Еще и издевался! Точно как в лагере под столицей. До сих пор Лусиль не до конца понимала, почему тогда растерялась от его оклика, почему не сделала недоуменное лицо, мол, «Как-как вы меня назвали?», почему не спросила: «Чем докажешь?» Но похоже, правильно она призналась хоть Влади, а может, стоило признаться и всем своим, чтобы не было в рядах такой растерянности. Некоторым, и не только острарцам, ведь правда было не все равно. Некоторые верили, что сражаются за настоящую царевну. А она… она дала эту надежду уничтожить чужому длинному,
