Играет тихо какая-то музыка: струны и колокольчики, ветер причесывает траву невидимыми пальцами, подталкивает коконы кресел.
Это самое начало «И глухие услышат», старинного кино про европейскую гражданскую войну девяносто седьмого года. Вот-вот дом, сложенный из кубиков, разорят, девушку изнасилуют, приколотят пятидюймовыми гвоздями к веранде, а потом спалят все дотла. Мужчина, опоздавший вернуться домой на день, за этот один день лишившийся всей своей жизни, будет вытолкнут в войну – и станет убивать людей, пока не доберется до тех, кто изорвал и сжег его мир.
До финальных титров «Глухих» я добрался всего единожды, зато первые минуты пересматривал бесконечное число раз. Для меня это ритуал: каждое посещение видеозала непременно начинается с «Глухих», а уж потом я выбираю что-нибудь для развлечения.
Я всегда останавливаю время для этой счастливой пары за две секунды до того, как в конце аллеи появляются чужаки, и за пять до того, как начинает зудеть тревожная мелодия, анонсируя грядущую расправу. Не потому что пытаюсь этим спасти девушку в белом платье или ее дом – мне ведь уже двенадцать, и я давно все знаю про устройство жизни. Нет. Просто потому что дальше мне неинтересно: когда вместо струн зазвучит назойливый нервный бит, «Глухие» превратятся в обычное праведное крошилово, в один из ста тысяч боевиков, которые составляют плейлист нашего видеозала.
Я разглядываю завалившийся на бок маленький велосипед, убеждаюсь в который раз, что обувь на веранде может быть только детской; пытаюсь понять, откуда у женщины в белом такой пиетет перед медведем с серебряными глазами – может быть, потому что он – полномочный посол в этом кресле кого-то другого, живого, любимого? И понимаю, что из кино вырезали что-то важное. Конечно, я догадываюсь, что.
ОТРЫВОК 8 – Вызов в Башню «Гиперборея»
Коммуникатор пищит еле слышно, но я подскакиваю до потолка.
Вызов!
Неважно, спишь ты, что ты пил и с чем мешал, в борделе ты или на операционном столе – когда приходит вызов на рейд, ты должен сорваться с места за минуту. Минуты вполне достаточно, в особенности, если спать одетым.
И если не пить на ночь.
Из головы, кажется, вытянули все серое вещество, а взамен накачали туда густой морской воды и запустили рыбок. Теперь моя задача – не расплескать этот долбаный аквариум.
Не знаю, сколько я проспал, но печени этого времени явно не хватило, чтобы справиться с жалкой половиной бутылки. Текила в моих венах незначительно разбавлена кровью. Во рту кислятина. Череп и вправду словно стеклянный, и все внешние звуки царапают его, как гвозди. Рыбкам в моей голове как-то не очень, они просятся на свободу.
Чтобы протрезветь, кусаю себя за руку.
Тех, кто опаздывает, вышвыривают из ордена. А мы все, хоть и ворчим, конечно, но за свои места держимся. Не из-за денег: рядовых штурмовиков этим особо не балуют. Но попробуй назови другую службу, которая могла вот так же стать бы смыслом жизни. А в бесконечной жизни смысл – особый дефицит. На земле, пихаясь локтями, колупается в вечности целый триллион человек, и большинство из них не может похвастаться тем, что делает хоть что-нибудь полезное: все полезное, считай, уже было сделано триста лет назад. Но вот то, чем занимаемся мы, будет востребовано всегда. Нет, таким не разбрасываются.
На коммуникаторе высвечиваются координаты локации, в которой мы должны оказаться через час. Башня «Гиперборея». Никогда не слышал. Что за странное место? И находится у черта на рогах. Успеть бы ко времени…
Вытаскиваю из шкафа мешок с комплектом формы, перекладываю туда маску и шокер – и все, я готов. Натяну на себя черное ближе к делу, незачем преждевременно нервировать обывателей.
Из мешка несет розами: в моей прачечной они почему-то ароматизируют одежду этой дрянью. Не всем, причем, а только «любимым клиентам». Я, ясное дело, любимый: мне приходится стираться у них ежедневно. Сводить с формы чужую кровь, мочу, пот, блевотину. Сколько раз я просил у них обходиться без этой розовой отдушки, но, видимо, их система просто не предусматривает возможности отказаться от такого подарка судьбы. Поэтому на службу я являюсь всегда, благоухая как педик. Хорошо, Даниэль стирается в такой же прачечной, так что аромат у него соответствующий, а насчет Даниэля никто из наших шутить не станет.
Вливаюсь в тысячеголовое человеческое стадо, которое медленно течет к транспортному хабу. Люди вползают в горлышко главного входа, набиваются в распределитель и толкутся там, пока не отыщут свой гейт – и там только, отстояв очередь на посадку, наконец рассаживаются по вагонам скоростных туб, и разлетаются кто куда. Давка кошмарная. Конструкция продумана великолепно: архитекторы явно вдохновлялись образом мясорубки. Мне с моей любовью к толпе и томящимися в неволе рыбками – сейчас самое оно, что окончательно слететь с винта.
Какой у меня гейт? Какая это туба? Какое направление?
Нужен звонок другу.
- Даниэль! – говорю я коммуникатору.
Молчание. Раз, два, три…
- Какого?! – сипит перекошенная рожа на экране. – Четыре ночи!
- Ты проспал?! – сиплю я в ответ. – Посмотри на комм! Вызов!
- Какой еще, к едреной матери, вызов?!
- Башня «Гиперборея»! Срочно!
- Погоди… – он сосредоточенно сопит, отматывая полученные сообщения. – Это во сколько тебе пришло?
- Пятнадцать минут назад!
- У меня ничего нет.
- То есть?..
- Меня никуда не вызывали.
- Ты шутишь?
- Я тебе говорю: у меня ничего.
- Ладно. Я… Я узнаю у Эла. Извини, что поднял…
Прежде чем рассоединиться, мы еще несколько минут молчим. Даниэль подозрительно смотрит на меня с запястья. Сна ни в одном глазу. Я тоже просыпаюсь.
Мы – звено. Одна семья. Единый организм. Он – кулак, Эл – мозг, я – глотка… Остальные – руки, ноги, сердце, желудок, все такое. Всегда вместе. На всех рейдах, на всех операциях. Состав звеньев не меняется, разве что если кого-то укатают в госпиталь или спишут на свалку.
Но Даниэль в порядке. Он в порядке! С какой стати его отстранять? Может, он в прошлом рейде наделал дел? Откуда мне знать, что у них там случилось, пока я обрабатывал молодых мамаш?
И все равно – это как ампутация. Даниэль – наш, а мы – его. Не нужно нам никаких чужаков в звене. Не хочу я, чтобы вместо кулака нам чей-нибудь хер приштопали!
- Эл! – требую я у коммуникатора.
Звеньевой тоже отвечает не сразу.
- Что еще у тебя стряслось? – голос недовольный, ржавый со сна.
