Мысли эти, варианты ударов и попытки подсчитать, за сколько смогу справиться с Палачом, пронеслись в голове мгновенно. Рыжий бородач был уже рядом, но прежде чем он успел что-то сделать, я ударил его доской, хорошо осознавая, что ни за что не должен позволить ему схватить меня, потому что он сплющит мне грудь в лепешку, переломает ключицы, голову отвинтит и забросит под стол…
В общем, я ударил доской – ударил сильно и точно. Резко, хлестко, чтоб уж наверняка пробить ему колено и лишить мобильности.
Только гвоздь согнулся. Лес в бога душу мать – гвоздь согнулся!!!
Доска треснула в моей руке и переломилась напополам. В следующее мгновение я оказался зажат между огромными лапищами. Палач шумно втянул носом воздух, будто обнюхивал меня. А потом поднял над полом и швырнул в окно.
Но перед тем я разглядел его глаза вблизи. Они были желтоватые и пугающие, потому что пустые. Нет, какая-то мысль, какие-то желания и устремления в них крылись, но где-то сильно-сильно в глубине этой яростно сверкающей желтизны. Зато кое-что я понял точно, без всяких сомнений: это были глаза фанатика. Глаза человека, для которого какая-то одна идея вытеснила все остальное. Затмила собой все, подавив любые желания, чувства.
Этот человек жгуче, яростно кого-то ненавидел. И все его действия были подчинены только этой ненависти.
Хотя можно ли называть его человеком? С моей точки зрения, фанатики являются людьми не в большей степени, чем кабаны-горбуны. Интеллекта, может, и побольше, но он ограничен какой-то одной темой, ради которой они способны на все, что угодно. Убить старика, задушить ребенка, сжечь целый поселок… Или вот выбросить человека из окна.
Хорошо, что там не было стекла, а ставня раскрыта, препятствием мне стала только плотная мешковина. Ее я сорвал легко, будто марлю, потому что летел с очень приличной скоростью.
Я пулей пронесся сквозь проем и упал на землю посреди двора. Ощутимо приложился копчиком, ободрал локоть, больно ударился плечом и еще больнее – бедром, но, в общем, ничего себе всерьез не повредил.
Рядом крякнули, загомонили. Я встал на колени. В голове было как-то мутно, а еще там от удара будто что-то сдвинулось, отчего начались странные пульсации: на миг все вокруг раздваивалось, потом контуры сходились обратно… снова расходились… И каждый раз на привычную картинку накладывалась другая – светящиеся дымчатые абрисы. Будто в башке разладилось какое-то реле, без нужды включив ночное зрение, которым меня наградил тоник, и теперь оно само собой то срабатывало, то отключалось. Из носа в такт пульсациям толчками текла кровь.
Так, охотник, надо менять тактику. В рукопашную ты с Палачом далеко не уедешь… не улетишь… то есть улетишь как раз далеко… Я прижал ладони к вискам. Башка тяжелая, ничего не соображаю. Соберись! Из трактира донеслись голоса, что-то пророкотал Палач, заговорил Зверовод. Потом раздались шаги – не такие быстрые, как когда рыжий бежал ко мне, но такие же тяжелые и уверенные.
– Что такое?! – прозвучало рядом.
Я сильнее сдавил виски, сглотнул и огляделся.
Рядом стояли двое местных, один с мешком на плечах. Из дверей сарая выглядывала женщина, а сбоку возле телеги торчал один из бойцов Зверовода, вооруженный не «АКСУ», как большинство лесных волков, а «ТОЗом». Ага, знакомая машинка. Она висела в меховом чехле у него на поясе.
В окне показалось испуганное лицо Алины, потом ее оттолкнули, место женщины занял Зверовод. Одновременно дверь трактира распахнулась – я этого не видел, она была за углом, но услышал стук. Раздались быстрые шаги и тяжелое дыхание приближающегося Палача.
– Охотник, тебе лучше… – начал Зверовод.
Я и сам знал, что мне лучше. Прямо из положения «стоя на коленях и держась за голову» я метнулся вбок одним длинным прыжком. Боец-волк схватился было за «ТОЗ», но я подсечкой сбил его с ног, врезал ребром ладони сбоку по шее, а другая рука в это время метнулась к «ТОЗу», который мне даже не пришлось вытаскивать из чехла, он сам оттуда выскочил, когда краевец упал. На прикладе, украшенном грубым лиственным орнаментом, болтался амулет-шишка на короткой цепочке.
В развороте я снова присел, но теперь на одно колено, оружие описало дугу и резко остановилось, будто напоровшись на невидимую стену. Шишка бешено закачалась, стуча по прикладу. Короткий ствол лег на изгиб моего локтя.
И уставился на выскочившего из-за угла Палача.
– Иди ко мне, детка, – ласково позвал я, находя прицелом точку между рыжих бровей, и слизнул текущую по губам кровь.
Взрыв каблуками землю, Палач остановился. Двумя руками он сжимал обрез, нацеленный мне в грудь. В окне, наставив на меня «АКСУ», замер Зверовод.
Сбитый с ног боец в меховой бандане застонал, приподнял голову, увидел, что происходит, и благоразумно заткнулся. После этого во дворе трактира у самого края Леса наступила полная, абсолютная тишина.
Линии прицелов застыли незримыми, туго натянутыми нитями.
Трое стрелков не шевелились.
Три ствола готовились выплюнуть смерть.
Три пары глаз смотрели не мигая.
Неподалеку тихо шелестел Лес. Он внимательно наблюдал за происходящим.
Когда телега сильно качнулась на горбе и два запряженных в нее козла хором взмемекнули, я ухватился за дощатый борт. Привалился к нему, расставил пошире ноги. Дно телеги было выстлано соломой – для задницы хорошо, но от качки не спасает. Я устроился на середине, Алина с Шутером сидели у борта напротив, а сзади караулила пара бойцов: тот, что носил черную меховую бандану, с «ТОЗом» и «Карбайном», и паренек по прозвищу Овсянка, у которого был Алинин пистолет. Впереди сидели Зверовод и один из братьев – владельцев трактира. Он правил козлами при помощи вожжей и длинной плетки, которую почти не использовал. Скотина двигалась ходко и не капризничала, наверное, была привычна к такой работе.
Зверовод, полуобернувшись, спокойно поглядел на меня, ожидая продолжения той речи, которую я ему только что задвинул. Я счел необходимым повторить:
– Еще раз: я встретил их с девчонкой в старом доме на краю города. Он ее душил. Ты бы что сделал, если бы увидел, как какой-то здоровяк давит ребенка? Не знаю, может, ты нелюдь какая, а я так человек. Хотя у меня люди особо добрых чувств не вызывают, ну, большинство, но… детей убивать? Как-то некультурно. Поэтому я в него стрельнул. Стена обвалилась, и он сбежал.
– А отверженная? – спросил Зверовод.
– Чего? Кто? – не понял я.
Он сделал необычный жест – свел пальцы в щепотку и отмахнулся, будто отбрасывая от себя что-то невидимое. Скверну, может, какую-то или нечто подобное. Двое бойцов-волков, а после и седобородый возница тоже сделали этот жест.
