Ее я метать не умел, но времени все равно не оставалось, даже для замаха. Он прыгнул, растопырив лапы, в этой своей мрецкой манере – чтобы уронить и закусать.
Он прыгнул. Но я уже падал на спину. Чуть быстрее его. Мрец пролетел у меня над головой, я взмахнул секирой и перерубил ему колено.
Мрец упал, покатился, попробовал встать – не получилось. Пополз в сторону.
Оставался третий. Он чуть подотстал, поскольку был хромой. Теперь время для замаха у меня имелось. Выхватил лопату. Подпустил дохлятину на надлежащее расстояние и швырнул. В плоскости, чтобы снесло голову.
Все.
Услышал, Алиса орала сверху.
– Рыбинск! Давай их! Руби! Руби!
Мальчишка поднялся. Лет тринадцать, может, меньше, они тут по-другому совсем выглядят, моложе. Смотрел диким взглядом. Отходил. Радовался, что жив.
– Держись меня, – велел я. – Оружие есть?
Парень вытащил мачете.
– Пойдет. Без замаха умеешь бить?
Он помотал головой.
А еще меня Рыбинском дразнят. Каличем. Это они рыбински и каличи, и вообще, Рыбинск – хороший город, хотя я там и не был.
Я отыскал лопату и закончил. С мрецами. Сначала с тем, что ползал. Затем с тем, что бродил. Кругами бродил, топор в башке торчал, приближаться было опасно, пришлось швыряться.
Повернулся к пацану.
– Ты кто? – спросил я.
– Она… – он снова плюхнулся на землю. – Она их всех утащила… Она утащила…
Он стал рассказывать.
Я не очень хорошо понимал, он бубнил что-то про памятник, сыпал названиями улиц и подземных станций, восклицал что-то, замолкал, затем вообще принялся плакать.
Нервный мальчишка. Никакой дисциплины. Но кое-что я понимал все-таки. История складывалась неприятная. И похожая. У них там тоже клан жил, взрослые, дети, все как полагается. Хорошее место, глубокое, спокойное, от Верхнего Метро далеко. Запасы старые сохранились еще, все очень здорово. Одним словом, Жили не тужили.
А потом у них завелась навка.
– Кто? – не понял я.
– Навка, йома, яга, – непонятно пояснил парень. – Не знаешь, что ли?
Я не знал.
– Она как человек совсем, только не человек На людей охотится. Подходит, разговаривает, смеется, а они за ней куда ей надо идут, что она там с ними делает дальше, не знает никто, только никто людей этих больше не видит. Завелась у нас тоже, но мы сразу не поняли…
Они сразу не поняли. Козы доиться перестали. И волновались, блеяли так жалобно-жалобно. Никто не подумал, что это из-за навки, думали, просто время, как всегда, меняется, зима раньше наступает. И вот однажды отправили коз пастись в трубу, с двумя пастухами, все как полагается, с утра. А к обеду никто и не вернулся. Взрослые пошли в трубу, а там никого. Вот тогда и поняли все. Собрались хорошенько и отправились ее убивать. Три дня назад. Дома остались только совсем маленькие, старуха одна и он, Шнырь. А сегодня он проснулся, и нет никого. А старуха смотрит только, ничего сказать не может…
И они говорят, что у нас в Рыбинске плохо! Да у нас там место отдыха! А они тут живут, как… Как не знаю где. Навки, мерзость какая, в сто раз кикиморы хуже.
И похоже на то, что случилось с Алисой. Так…
– Ты что тут разгуливаешь? – спросила из-за спины Алиса.
Я даже вздрогнул. А пацан этот подскочил и побледнел.
– Я… Я…
– Ты, – повторила Алиса злобно. – Ты… Что тут делаешь…
Уставилась. Смотрела, как одуревшая, будто не парень это
мелкий, а снеговик оживший. Головой качала, как щен на солнце.
А пацан этот, наоборот, на меня косился. Всхлипывал, сопли, слезы.
– Ты почему тут ходишь? – спросила Алиса уже по-другому. – Ты почему один ходишь… Как тебя зовут?
Она улыбнулась. Так мило, по-домашнему.
– Ты, кажется… Как тебя зовут?
Алиса протянула руку, хотела погладить по голове.
Мальчишка отпрыгнул.
– Ты чего боишься? – Алиса принялась шарить по карманам. – У меня тут где-то ириска…
– Я не люблю ириски! – выкрикнул парень.
– Ты за нами следил? – сощурился я. – Ты?
– Да… но…
– Удрал, – Алиса достала пыльную конфету. – Удрал… Я тоже часто удирала… Ему тут нельзя, Дэв, он мелкий еще…
Протянула конфету.
– Я не люблю… Не люблю!
– Из дома нельзя сбегать, – сказала Алиса. – Нехорошо.
– Я не сбежал… – еле слышно прошептал парень. – Я…
– Та же история, – сказал я. – Что и у вас. Все погибли.
– Как? – прищурилась Алиса. – А ну, рассказывай.
Шнырь повторил всю историю. Со всхлипываниями, с заиканием, с растиранием соплей. Алиса слушала и хмурела.
– Как это вы коз в трубе пасли? – перебила она. – Интересно. Там же нельзя долго находиться.
– А козы любят, – ответил Шнырь. – И молоко только вкуснее становится и полезнее. И больше его…
– Да? Ну хорошо… Где, ты говоришь?
– Там, – указал парень. – Нет, там…
Он вертел головой, разглядывая одинаково неопрятные здания.
– Не знаю, – сказал он. – Запутался… Я все правильно шел, улицы считал, потом, совсем рядом тут на дохлятину выскочил, они за мной погнались.
– По солнцу умеешь определяться? – строго спросил я.
– Мы по улицам все время ходили…
– По каким?
Шнырь принялся тереть лоб, пытаясь припомнить.
– Ну? – требовательно сказала Алиса.
– Сейчас… Там же всегда таблички… О! Рубеля! Потом еще Левитана! И Сурикова… Вот, мы там всегда и были.
Я поглядел на Алису. Она помотала головой, видимо, улиц Рубеля и Левитана она не помнила.
– Москва большая, – сказал я. – Улиц много.
– Да-да, – подтвердил Шнырь, – Рубеля и Левитана, я оттуда бежал и бежал… Она их утащила, надо помочь, помогите, пожалуйста. Я вам отдам слезы, у нас много слез…
– Тихо! – прикрикнул я на Шныря. – Сиди спокойно. Поможем.
– Спасибо! А то я совсем один… У меня там сестренка…
– Цыц!
Шнырь замолк
– Поговорить надо, – Алиса кивнула в сторону. – Отойдем.
– Будь здесь, – приказал я Шнырю. – Ни с места, понял?! Ни шагу! А то сам тебя прибью!
Пацан кивнул.
Мы отошли чуть. Пацан сидел, похожий на грязного весеннего воробья, разглядывал Папу, пытался гладить его через прутья клетки. Папа не урчал и не противился вообще, сидел спокойно.
– Уходить отсюда надо, – шепнула мне Алиса, когда мы отошли на расстояние.
– Как уходить? – не понял я. – А как же… Надо сходить, посмотреть…
– На что смотреть? Ты у нас не видел, что ли? – спросила она истерично.
– Но все-таки.
– Им не помочь, – сказала она негромко. – Это… Это хуже всего.
– Как это не помочь?
– Так. Это всегда так бывает. Навка… Это. Это оттуда.
Она кивнула на запад.
– Раньше не было, сейчас только. Да и то, думали, что это все сказки. Приходят, влезают в семью, совсем, как люди… Это пацан сказал, что она в трубе завелась, а она между ними завелась.
