свою мать. Которая стоит перед ним и остервенело трёт пятно на платье. Его затошнило, огоньки свечей поплыли перед глазами.
– Прекратите, хватит! – заорала вдруг Маша. Иван нащупал край стола и присел на него. Ноги больше не держали. Антонина Николаевна замерла. Смерила сноху ядовито-снисходительным взглядом:
– А, ну да, теперь ты тут хозяйка, твои правила, я не вмешиваюсь! Но ты, конечно, Ванечка, постарался для матери – шерстяные носки и трикошки старые, это под платье-то! Увааажил покойницу, нечего сказать!
И слишком энергично для покойницы она развернула кресло к себе, уселась в него и прикрыла глаза. На краткий миг обоим супругам показалось, что морок рассеется, и мертвец останется там, где и должен быть. Но нет! Вот она, их дорогая мамочка и любимая свекровь, стоит во всей красе, и что самое чудовищное – во плоти. Пятно вина темнеет на том самом месте, где лежал букет цветов, принесённый скорбящим сыном…
– Черт, это же дерьмо какое-то! – взорвался Ваня, схватил бутылку со стола, одним глотком опрокинул в себя остатки выпивки, швырнул её об стену. Маша отшатнулась, а мать насмешливо сложив руки на груди, проследила прищуренным взглядом за полётом бутылки. Проклятое стекло осталось целым.
– Да, типичный Стравинский! Я б даже сказала, истинный! Не пугайся, Машенька, Ванечка только притворяется злюкой, но сама видишь, он даже бутылку разбить не может! Кстати, где тут у вас ванная? Надо бы пятно-то застирать! А, ладно, не провожайте, я сама найду! У вас тут… как это, туса?
И непрошенная гостья грузно поднялась и полезла вниз по лестнице. «Она там расшибётся!» – тревожно и зло подумалось Ивану. Но он тут же спохватился – а точно она может расшибиться? Если её не удалось даже сжечь, то навряд ли… Но первый раз же как-то получилось? С кем бы посоветоваться? «Ага, так и вижу, звоню я такой: Сенька, привет! Да мы-то pretty cool, сам как? А, ну я рад за тебя! Слушай, чё звоню-то! Ты же паталог, не? Всё там же? Ну, супер! Скажи мне, как спец, ожившего покойника как можно обратно положить? Что, не твой случай? У тебя ещё никто не оживал? А кто может знать, не подскажешь?»
– Бреееед, какой-то fucking бред! – зло помотал головой Иван и полез вниз за матерью. Маша взвизгнула:
– Погоди, я тут одна не останусь! – и торопливо юркнула вслед за мужем.
По крыше барабанил дождь. Убаюкивал, укачивал, пел свои шероховатые шаманские песни… Откуда-то тянуло густым и тёплым ароматом выпечки с корицей.
– Мммм, кайф-то какой! – промычал разнеженный Иван и укутался в одеяло с головой. Повернулся на бок, развалился от души. До чего уютно! Слишком уютно!.. «А, это потому что Машка уже встала!» – сообразил он. И даже что-то вкусненькое на кухне мутит, пирог какой-нибудь! В животе заурчало. И поспать бы ещё, но этот запах так и манит из-под одеяла! Иван завозился, пытаясь выбирать между сном и едой, но дразнящий запах кофе всё решил за него! Он открыл глаза и бодро сел в постели, мечтая, как напялит тапки и халат и очутится на кухне, поцелует жену, схватит с тарелки горячий кусочек, чего бы она там ни испекла: «Гуд морнинг, хани!»
И да, мы же в Америке! Настроение его взлетело до небес. И разбилось об испуганное лицо жены. Маша скорчилась в кресле, обняла колени и неотрывно глядела в сторону кухни. «Стопэ… а кто тогда там тарелками звенит?» – растерянно подумал Ваня и едва справился с позывом занырнуть обратно в убежище под одеяло.
– Маш… – прохрипел он. Жена дёрнулась, будто он её ударил, и повернула всклокоченную голову. Выглядела она ужасно. Щёки запали, бледная, глаза темнеют на искажённом тревогой лице.
– Ваня, как ты можешь спать? – прошептала она, и губы её задрожали. «А правда, как?» – подумал Иван, и злые ледяные змеи поползли по его ногам вверх, шевеля волоски на всём теле. Он сообразил, кто только что фальшиво запел на кухне:
– Белые розы, белые розы…
– Белые, бля… – прошептал Иван и сжал кулаки. Прям как те, что положили ей на гроб. Какой кретин их припёр?! Разбить бы тому доброхоту харю!
– Сиди здесь! – сухо бросил Иван жене и рывком вскочил с кровати. Маша пискнула что-то неразборчиво, но муж уже тяжело протопал босыми ногами в кухню.
Конечно, Мария не послушалась. Она быстро и бесшумно натянула тёплые носки и на цыпочках засеменила вслед за мужем. Но остановилась в колючих сомнениях. Эти носки были последним подарком её бабушки. А что, если и бабуля… Нет, бабушку Веру Маша очень любила, но двух потусторонних гостей ей просто не выдержать! Девушка с сожалением стянула носки, пробормотала: «Прости, ба!» и юркнула в коридор. Она притаилась, ловя каждое слово:
– Ты чё, издеваешься? Ты меня и живая заколебала, я уж обрадовался, твою мать, но нееет! Плохо я тебя знал, мама! Надо было догадаться, что ты меня из-под земли достанешь!
– Ты хотел сказать, из помойки, сынок? Ты ведь меня над мусорными бачками рассыпал? Развеял, так сказать, прах дорого человека! Я одного не пойму, Иван! Я что, тебя так плохо воспитала? Я к тебе не так относилась? Почему нельзя было последнюю память матери почтить по-человечески, а?!
– Да потому что я знал, я, б***дь, знал, что ты от меня не от***шься за спасибо-досвидания! Ты знаешь, сколько я бабла отвалил, чтобы меня научили, как тебя навсегда упаковать и чтобы ты не вылезла как-нибудь оттуда? Да я, бля, в Америку думаешь, зачем бежал, жопу рвал за эту грин-карту е**чую?
– Ну ясно уж, не такая твоя мамка дура! От меня подальше!
– ДА!!! – страшно прокричал Иван, и Маша инстинктивно пригнулась. Таким она мужа еще не видела. Попадаться под его разъярённую руку ей не хотелось. Оба спорящих вдруг замолчали. Только тяжёлое дыхание Ивана нарушало злую натянутую тишину между ними. Потом свекровь заговорила, но так тихо, что Маше удавалось разобрать только отдельные слова:
– …сынок, я же… зря вот… да, хорошо, но ты – не твой отец, я так рада… ещё и мои гены… А Маша, она хорошая… не надо, сын…
– Мам, тебе просто лучше уйти! Ты же не можешь, мам, это неестественно! – тихо, примирительно заговорил Иван.
– Ну Вань, я ж всё понимаю, у вас своя жизнь! Только и ты меня пойми, я тоже тебя не просила книжки дешёвые читать! Но разве ты когда мать послушаешь, хоть раз?
– Это что ещё значит? – настороженно спросил Ваня.
– А то и значит! – холодно ответила покойница.
– То есть ты
