так же резко заложил крылья и, вытянув шею, ушел в стремительное пике.
Желудок вжался в позвоночник, а сердце рухнуло в пятки. Невесомость подхватила тело, в какой-то момент мне почудилось, будто я отрываюсь от спины грифона и лечу один прямиком навстречу голо-бетонному двору.
В паре метров от земли грифон расправил крылья, пронесся вдоль улицы и затормозил в опасной близости от крашеной кирпичной стены одноэтажной пристройки. А потом совершил последнюю подлянку в мой адрес. Наподдав задом, совсем как разъяренный конь, он низко склонил голову к ногам, и я съехал по его шее, словно по скользкой горке, кувыркнулся и кубарем ссыпался на асфальт.
Ярослав хрюкнул, сдерживая смешок.
Я оскорбленно подскочил.
— Ну хватит! Мы так не договаривались!.. — и оборвал себя на полуслове, сообразив, что на площадке перед бежевым неприметным зданием мы стояли абсолютно одни.
— Успели, — озвучил Ярик, деловито застегивая молнию на куртке. И великодушно пояснил, видя мое замешательство: — Грифоны бесплотны днем. Да и по ночам… Обычные люди могут видеть их лишь мельком. Зато слышать — всегда пожалуйста. — Он огляделся и, сориентировавшись, махнул в сторону: — Нам туда. Не рассиживайся.
Я хотел возразить, но недовольство уже схлынуло.
Мы прошли по безлюдной аллее мимо стены с ярким граффити, изображавшим персонажей известных советских фильмов. Дальше друг друга бойко сменяли двух- и трехэтажные домики без каких-либо опознавательных знаков. Каждые метров десять дорога виляла вбок ответвлением тесного переулка. У стен громоздились накрытые пленкой ящики и мешки, стояли тележки для перевозки тяжелых грузов, виднелись двери в гаражи или складские помещения.
Лишь в конце улицы мелькнули привычная вывеска и гирлянда круглосуточного кафе.
Пройдя мимо отлитого из бронзы памятника человеку с видеокамерой, я наконец сообразил, где мы очутились:
— Ленфильм! Всегда хотел тут побывать.
— Видишь, мечты сбываются! — улыбнулся Ярик, ныряя под шлагбаум на проходной.
Каменноостровский проспект широким полотном растянулся по сторонам. В ранний час ветер сквозил по нему свободно и легко, почти не натыкаясь на машины спешащих на работу горожан и кутающихся в воротники пешеходов. По скверу, напротив входа на «Ленфильм», трусили утренние бегуны. Работник закрытого еще кафе протирал шваброй витрину. Заметив нас, он посторонился.
— Я тут подумал… — Пока я лез под шлагбаум следом за Яриком, тот успел вырваться вперед, так что пришлось его догонять. — Почему бы этим не заняться профессионалам?
— В смысле? — Мы поравнялись, но в мою сторону Ярик даже не глянул. — Гусев отчего-то скрывал поиски Ключа от руководства Института. Значит, считает, что там небезопасно.
— И есть повод? — напрягся я.
Ярослав задумался. Затем на лице расцвело непринужденное выражение:
— Вот и узнаем!
Сказал как отмахнулся…
Я решил придумать остроумную колкость в ответ, но, как назло, ничего не шло в голову.
За размышлениями проспект промелькнул незаметно. По правую руку выплыла из глубины парка летающая тарелка относительно новой станции метро «Горьковская». Она как магнитом притягивала к себе немногочисленных прохожих. Но к метро мы не пошли — свернули на Кронверкский проспект, к минаретам мечети и приземистым корпусам студенческого общежития. А сразу за мечетью, в тихой близости к уютному краю парка и звенящим трамвайным путям, скрывался стеклянно-воздушный особняк.
Облицованный серым гранитом снизу и песочно-желтый со второго этажа, с выпирающим коробом оранжереи в боковом флигеле, издалека особняк Кшесинской напоминал одновременно и грузный средневековый замок с узкими окнами-бойницами, и изящную фантазию из стекла и металла в характерном для начала двадцатого века стиле модерн.
Паутинка забора, отделявшего сад от проспекта, спорила с витой ковкой балконных перил. Приглядевшись, я увидел среди вьющихся стеблей чугунных растений медальон с лицом мифической Медузы.
«А ты, если верить архивным документам, один из потомков известной балерины».
Я смотрел на дом, пытаясь понять, что чувствую. Наверняка должна была оставаться… не связь, но чувство знакомого, особенного места. Не зря ведь твердят про память предков и то, что места, когда-то принадлежавшие твоей семье, воспринимаются иначе. Тянут к себе, обещая тепло и безопасность.
Однако я ничего такого не ощущал.
— Будем лезть внутрь? — отвлекая от мыслей, поинтересовался Ярик. Я так и не понял: серьезно или опять шутливо. Ответить, впрочем, тоже не успел.
В глубине сада почудилось движение. Затем стало ясно: кто-то действительно бродит по территории, точнее пробирается сквозь облезлые заросли кустарников наружу, к забору.
Послышались голоса:
— Давай быстрее! Мамка заругается…
— Да иду я… подож-ж-жди!
В углу сада, у излома ограды образовалась дыра — куда-то подевался вертикальный прут решетки. Двое пацанов пролезали сквозь забор. Увидев нас с Яриком, спрыгнули с ограждения на дорогу и замерли. Но воззрились без страха, с любопытным вниманием и даже неким вызовом.
Младший из детей, лет девяти, походил на Мальчиша-Кибальчиша даже больше, чем сам персонаж известной сказки.
«Эй же вы, мальчиши, мальчиши-малыши! Или нам, мальчишам, только в палки играть да в скакалки скакать? И отцы ушли, и братья ушли. Или нам, мальчишам, сидеть-дожидаться, чтобы буржуины пришли и забрали нас в свое проклятое буржуинство?» [77]
В подпоясанной рубахе, когда-то наверняка красной, как знамя, а теперь выцветшей до невнятно-коралловой. В холщовых темно-коричневых штанах, босоногий. Мальчишка задумчиво шевелил синеватыми от холода пальцами с темными от грязи полумесяцами ногтей.
— Ничего не нашли, — пожаловался он невзначай. Не нам, а точно в воздух.
Мальчишка постарше был на голову выше товарища (или брата?), в гимнастерке явно с отцовского плеча и потрепанной буденовке. Заводилой в этом тандеме он не выглядел. Скорее, приставленная нянька — изрядно уставшая и отчасти махнувшая на непокорное дитя рукой. Он пояснил, переступая ногами в стоптанных сапогах:
— Перед тем как бежать во Францию, Кшесинская спрятала в особняке золото и бриллианты, подаренные царем. Уже все облазили. Пусто.
— Зачем вам? — спросил я.
Мальчишки удивились:
— В смысле «вам»? Это для блага народа!
— Ну да… — глухо отозвался я, продолжая неотрывно смотреть на белесые бескровные ступни младшего. Конец марта, земля ведь ледяная…
Но несмотря на беспокойство за чужого ребенка, знакомое имя балерины все-таки резануло слух, привлекая внимание.
Кшесинская…
— Ребят, а вы случайно не знаете… — Мельком я заметил, что Ярослав напрягся, но все равно спросил: — Не знаете, где она сейчас?
Казалось, они должны были рассмеяться прямо сейчас, едва услышав мой вопрос.
— Кто? — не понял младший.
— Кшесинская, — чувствуя себя неисправимым идиотом, уточнил я.
— Отчего не знаем? Знаем. — Старший поскреб затылок. Волосы там были длиннее, чем на макушке и висках, и собирались этаким лохматым чубчиком. — Только объяснять долго. А вам зачем?
— Нам для дела, — хмуро вмешался Ярослав. — Но мы справимся и сами. — Он потянул меня за рукав прочь от мальчишек.
— Подожди.
— Пойдем, — прошипел он, но я не двинулся с места.
Мимо, подняв воротник куртки, прошел мужчина с портфелем — явно офисный сотрудник, спешащий на работу. Прошел прямо между нами и пацанами. Я хотел вежливо возмутиться — неужели нельзя обогнуть, если компания разговаривает? — но ребята даже не моргнули. И тут я понял…
И вздрогнул.
— А какой сейчас год, приятели? — поинтересовался я.
Пацаны переглянулись, мгновенно переменившись в лицах. Тот, что повыше и светлый, прищурился.
— Двадцать четвертый, — уклончиво ответил он, беря друга за руку (или брата? — не разобрать) и крепко сжимая его ладонь в своей. — А что?
Ответить я не успел. Второй Потусторонний вскинул подбородок, запрокидывая голову так, чтобы лучше меня видеть, и сказал с выражением абсолютной невинности:
— А я знаю, что тебе нужно.
— И что же?
— Пошли, — сквозь зубы выговорил Ярослав.
— Ты кого-то ищешь. — Мальчик рассмеялся. Искренне. Совершенно по-детски. Без злого умысла.
— Кшесинскую, — признался я, уже не таясь.
— Ее тут нет. Давно. — Старший снова поскреб затылок и кинул быстрый взгляд на череду неподвижных занавесок в окнах первого этажа. — Как музей сделали.
— А где она? — не отступал я.
К моему разочарованию, мальчик лишь недоуменно развел руками — немного картинно, как Вовка из известного мультфильма о Тридевятом царстве.
— Но у меня есть одна штука…
Ярик толкнул меня уже настойчивее. Бросил ребятам:
— Нам ничего не нужно.
Но я оставался стоять на месте, и мальчик воспринял бездействие за молчаливое согласие. Покопался в безразмерных карманах своих штанишек, перетасовал что-то, спрятав руки за спину, и заговорщицки выставил передо мной два кулака:
— Где?
Я на удачу ткнул указательным пальцем в левый.
Ладошка раскрылась. На ней лежал угловатый предмет — то ли деталь от неизвестного механизма,
