на несколько частей.
— Бедная моя девочка… — Великорецкий хотел обнять ее, но Медина вырвалась. Вскочила и бросилась прочь из комнаты. Жалость Великорецкого отравленными иглами вонзалась ей в спину.
— К Гавани сходит кто-то другой. Я передам задание.
Но стремительно вылетевшая из «Грифоньего дома» Медина его уже не слышала.
Come feed the rain
Cos I’m thirsty for your love.
Dancing underneath the skies of lust
Yeah feed the rain
Cos without your love my life
Ain’t nothing but this carnival of rust. [74]
Стирая горячую влагу с лица и зло сморкаясь в скомканный бумажный платок у себя в съемной квартире, пока колонка рыдала на кухне аккордами очередной слезливой — и такой своевременной сейчас — попсы, она и не думала, что все может быть хуже. Что будет хуже.
А потом случился прорыв Исконной Тьмы возле Гавани, куда отправились Ярослав и Пашка Давыдовы, и поползли слухи: мол, протеже Великорецкого спихнула неугодную миссию на других и, как всегда, не прогадала.
Закрывшись у себя в комнате, Медина рычала и швыряла вещи, разбила о стену злополучную музыкальную колонку, а после долго лежала на полу, прижавшись спиной к стене и содрогаясь от рыданий.
Очнулась ближе к ночи — опухшая, продрогшая и опустошенная. И обнаружила в сжатой до боли руке мобильник. Она хотела позвонить Ярославу. «Выразить соболезнования». Какое мерзкое, формальное словосочетание.
Набирала номер и раз за разом зависала пальцем над кнопкой вызова, не решаясь. Не представляя, что услышит на том конце условного провода: брань, крик, молчание?
«Это была не я… Я не хотела. Разве бы я смогла? У меня ведь тоже… брат…»
Она так и не позвонила. Ни в тот день, ни после.
И готова была лучше провалиться сквозь землю в царство Духов, нежели столкнуться с Ярославом лицом к лицу.
Медина выпрямилась. Попятилась, по инерции трусливо отступая от разлома подальше.
Позвать на помощь? Но это значило признать страх. Признать слабость. Признать невозможность быть частью Института. А слабой Медина больше не хотела быть. Никогда.
Как и тогда, в клубе, трещина выступала из-под фундамента и тянулась вверх по стене, кривой ломаной линией уходя в сторону.
Медина свернула за угол.
Перед глазами предстала крошечная площадка заднего двора, скованная двумя стенами соседних корпусов, — как водится, замусоренная, помеченная осколками цивилизации и ее представителей — все эти стайки пустых бутылок и сигаретные бычки, растоптанные плевки жвачки и этикетки от съестного, надписи разного характера и содержания на стенах. В качестве завалинки — куча сложенных друг на друга пластиковых ящиков. Но самое интересное пряталось за ними…
Трещина обрывалась на середине стены, где белел прямоугольник в человеческий рост. Когда-то тут располагался проход, пока по неизвестной причине его не заделали кирпичами, не затерли и не сравняли штукатуркой. На том и порешили, оставив белесый «портал» своеобразным памятником пустому холсту.
Над «холстом» горела зеленая плашка «Запасной выход».
Выход… А для кого-то, может, и вход.
Медина коснулась спрятанной в рукаве кнопки переговорного устройства и выругалась — батарея разрядилась.
— Арчи! — громко позвала она. — Володя! Сюда!
Они подоспели быстро и практически бесшумно.
Без лишних слов Медина махнула рукой на заложенный дверной проем. Артур понял. С готовностью встряхнул пальцами, приблизился к стене. Глаза его едва различимо отливали чистым светлым серебром, как у всякого медиума во время работы.
Володя подошел сзади, тронул Медину за плечо:
— Лёня не дозвонился до тебя. Он сказал — отбой. Решение Великорецкого. Я ответил, что мы сворачиваемся.
— Здесь я решаю, — огрызнулась Медина, но вяло. Все ее внимание приковал сотворенный Потусторонними морок.
У всякой иллюзии есть изъян. У любой системы возможен фатальный сбой. Именно его — незаметный никому, кроме медиумов, шов с реальностью — сейчас как раз искал Арчи.
Он перестал водить руками возле стены, кивнул — готово. Медина кивнула в ответ — давай.
Казалось, ничего не произошло. Ни вам таинственного щелчка, как у шкатулки с секретом, ни мерцания волшебной пыльцы, ни радужного сияния. Смена кадров уместилась в одно моргание.
Вместо криво замазанного бетоном проема теперь виднелась покосившаяся железная дверь. Без замка.
Жутко самонадеянно…
Володя надавил на нее плечом, петли скрипнули. Арчи зажег фонарь. Медина протиснулась вперед — и обомлела.
Она ожидала увидеть за дверью что угодно: потайной коридор, запертых в камере пропавших детей, Срез-портал в другое место. Даже просто комнату, забитую всяким хламом. Обычную производственную подсобку.
Ничего из перечисленного Медина не увидела.
Впереди тянулся короткий спуск. Несколько бетонных ступеней внезапно обрывались, и начинался узкий земляной проход, шагах в десяти резко вилявший в сторону крутым поворотом. Чуть больше полутора метров в диаметре. Стесанные стены покрывали длинные, равномерные засечки — следы гигантских зубов.
Арчи шагнул вперед.
— Стой! — хрипло приказала Медина и на всякий случай схватила его за руку.
Она судорожно перебирала в памяти весь перечень потусторонних существ и не находила того, кто мог бы проложить под зданием такой тоннель. И неизвестность стискивала внутренности каким-то первобытным, пробирающим до костей страхом.
Володя приволок с улицы пустой ящик, подсунул под дверь, не давая той захлопнуться.
— Ну что? — озвучил он общий вопрос.
Медь сжала кулаки, заставляя себя собратья.
Пахло плесенью, сырой почвой. С потолка мерно капало. Брызги разбивались о поверхность уже собравшейся лужи.
Арчи перевел луч фонаря на воду — в зыбком свете смешанные с ней вкрапления черноты проступили особенно ярко.
Володя глянул через плечо, завозился, доставая из кармана специальную герметичную колбу из заговоренного стекла.
— Нужно собрать образцы. В лабораторию.
— Как будто без образцов неясно… — опять Медина подумала вслух.
Ни Арчи, ни Володя не успели ничего ответить. Позади раздался смачный скрип. Пустой ящик выбило из-под двери, и та захлопнулась с оглушительным лязгом.
Но за секунду до этого Медина различила вибрацию, содрогнувшую стены тоннеля. И низкий, раскатистый рев где-то в отдалении.
А потом нахлынула тьма…
ГЛАВА 14 Ангел смотрит на город
…Задержанный приезжий ямщик Василий Фёдоров, хоть и не будучи пьян, изъяснялся спутанно. Из рассказа о происшествии выяснили следующее: дескать, барин собственными глазами увидел в тумане широкий каменный мост через Неву и приказал ехать на ту сторону. Фёдоров вспоминает: лошади шли спокойно и тревоги не выдавали, а затем туман над рекой рассеялся, и бричка вместе с упряжью, барином и вышеупомянутым ямщиком Фёдоровым упали в воду.
Известное дело, мост, третьего дня разрушенный сильным ледоходом, и прежде имел в народе изрядно дурную славу. Жители окрестных домов не раз сообщали в местные полицейские участки о черном водовороте, возникающем посреди реки в безлунные ночи, и о всякой нечисти, которая, передаю дословно, «вылазила из него, измывалась над горожанами, поганые рожи корчила да срамные слова кричала…»
Записано со слов обер-полицмейстера В. П. Дорохова, Главное Потустороннее управление, архивные записи, 7 (19) апреля 1869 г.
Василий
Наверное, я все-таки потерял связь с реальностью, потому что в следующий раз пришел в себя, мертвой хваткой цепляясь за шею грифона и отчаянно сдавливая коленями мощные бока, чтобы не упасть. Вышеупомянутые бока ходили ходуном от тяжелых взмахов крыльев.
Ветер свистел и бил по ушам, глаза слезились, дыхание захватывало от головокружительного ощущения высоты и совершенной неуправляемости полета. Я лихорадочно перебирал в голове все молитвы, которые когда-либо слышал, но дальше пары строк не продвинулся ни в одной. От страха тело сделалось ватным.
Когда Эсхил зашел на крутой вираж, сила тяжести поволокла меня по скользкой спине. Я невольно посмотрел вниз.
Далеко под ногами мелькнули на миг крошечные, похожие на спичечные коробки, здания и серебристая раздваивающаяся лента реки. Кажется, я в ужасе заорал…
Посильнее взмахнув крылом, грифон закинул меня обратно на середину спины, заклокотал пронзительно, с обидой, мол, держись хоть, дурень. Я бы благодарно потрепал его по холке, но боялся даже шевельнуться, не то что разжать пальцы…
В следующий раз открыть глаза я посмел минут через пять, когда полет сделался мягче, а хлопанье крыльев — более редким.
Грифон плавно снижался над крышей незнакомого желтого дома. Собрат Эсхила, Геродот, гарцевал вдоль края карниза. Ветер ворошил густое оперение существа, воздушные потоки пробегали по нему волнами, как по пшеничному полю. На морде грифона, насколько это вообще возможно, читалось неподдельное счастье: от переполнявшей изнутри вольной силы, от удовольствия просто
