призраком в привычном, бесплотном понимании. Но холодом от нее веяло прямо-таки могильным.
— Василя. Басилевса.
— Почему же не завели? — осторожно спросил я, только чтобы продолжить разговор.
Она отвела взгляд:
— Война. Революция. Какие дети?
Балерина помолчала, кусая острыми зубками пухлую нижнюю губу. Продекламировала нежным птичьим голосом:
— От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
Я в потемках напевала? [79]
Балерина вздохнула поглубже. Крикнула пронзительно в высоту бетонного мешка двора:
— Размышляя о причале, по волнам плывет «Аврора», чтобы выпалить в начале непрерывного террора!..
Эхо подхватило и разнесло голос. Над далекой крышей послышалось хлопанье птичьих крыльев. Матильда очнулась. Выпрямилась. Поправила проеденные молью складки платья. И вдруг подавилась смехом:
— Мы любили друг друга! Мы так любили друг друга! — Раскинув руки в стороны, Матильда закружилась, мотыльком порхая вокруг меня. — Ты знаешь, что найти Ключ-от-каждой-двери могут только истинно любящие души? Те, которые предназначены друг другу судьбой?
— Это легенда? — припомнил я рассказ Гусева о ключах и аптекаре Вильгельме Пеле.
— Это истина! — Платье возмущенно подскочило, по инерции продолжая кружиться, хотя Матильда уже замерла, надменно вскинув точеный подбородок и расправив плечи. — Создатель ключей, как великий волшебник и алхимик своего времени, знал, чего ищет. И нашел. Формулу любви.
— Формулу любви? Как граф Калиостро? — Я проглотил нечаянный смешок, и правильно: Кшесинская предупредительно вскинула брови. — Но ключи?
— Что ключи?
— Пель спрятал их. Теперь прячете вы. Почему?
— Не знаю. — Балерина капризно дернула худым округлым плечиком. — Ключи от Времени-Пространства. Мы собрали их. За исключением пары частей. Удивительно: знатные, образованные семьи хранили их множество лет, сами того не подозревая.
— Сколько их? — подступился я с новым вопросом.
Кшесинская хитро сощурилась:
— Подумай сам хорошенько, — и взмахнула рукой. — А впрочем, если тебе суждено, то и так поймешь. Рано или поздно. Петербург — такой стихийный город. Недаром на излете восемнадцатого века его так полюбили алхимики, а следом — масоны и всякие прочие, служившие по большей мере Потусторонним. Кстати, мы с Ники были знакомы с одним алхимиком.
— С Вильгельмом Пелем?
— Смекаешь, — улыбнулась Матильда. — Правда, к тому моменту он был уже совсем плох. Делами аптеки управлял Александр, его сын. Титул колдуна он унаследовал вместе с лекарственным производством и алхимической лабораторией в подвале. Так вот… — Манера Кшесинской внезапно перепрыгивать с тему на тему напоминала мне старинный пластиночный проигрыватель со сбитой балансировкой иглы, то и дело скачущей с одного места пластинки на другое. — Вот. Но оба наперебой твердили нам про пятый элемент, без которого любое колдовство не имеет самой большой своей силы. Пятый элемент, кажется… — Матильда нахмурилась и потерла лоб. — Кви… кве…
— Квинтэссенция.
— Правильно. Но знаешь ли ты, что это такое?
Кшесинская прильнула ко мне и выжидающе уставилась в лицо своими черными, цвета бездны, выразительными и пугающими глазами в ожидании ответа. Я судорожно сглотнул.
— Любовь? — вспомнил я разговор с Гусевым и слова аптекаря о том, что именно любовь — ключ ко всему на свете.
— Бинго! — воскликнула балерина, радостно всплеснув руками.
— И где же эту любовь найти? — озадачился я.
— А вот этого я тебе, милостивый, не скажу. Да и никто не сможет. Собрать ключи было сложно. Очень сложно. И все равно они принесли столько несчастий. — Взгляд Матильды сделался рассеянным, смотрящим внутрь, в память минувших веков. — Как сейчас вижу его голубые глаза с таким добрым выражением. Я перестала смотреть на него только как на Наследника, я забывала об этом, все было как сон. [80] Его мать запретила нам видеться в доме моего отца. Мы встречались в карете, стоявшей в переулке. Он снял для меня дом. Знаешь, как он меня называл? Ангел!
— Что случилось потом? — быстро спросил я, пока Кшесинская вновь не ударилась в воспоминания.
— Революция. Война. Еще одна война, гражданская. Провокации от Потусторонних. Наводнение.
Она обвела рукой пространство, точно пытаясь обхватить весь мир или же попросту привычно кланяясь с театральных подмостков после выступления. Слова шли вразрез с ее поведением. Но, может, просто так было легче? Не настолько больно?
Я поднял взгляд и с удивлением обнаружил, что кругом стало темнее. Возможно, облака закрыли солнце и затянули крошечный просвет в виде ангела. Дворы-колодцы всегда грешили темнотой.
Но примечательным было другое. Двор внезапно поблек, а фигура Кшесинской, наоборот, проступила объемнее и четче. Так проявлялись фотографии на старых пленочных полароидах. Стих шум Невского, пространство окутала вязкая тишина.
Казалось, призрак балерины тянул из мира все цвета и звуки. Все живое.
— Но как? Почему это происходит? Если Институт следит за целостностью границы между мирами?
— Они могут следить за чем угодно! — нетерпеливо перебила Кшесинская. — Но дело остается прежним: примерно раз в сотню лет им удается скопить силы, чтобы нанести удар.
— Последнее наводнение случилось в тысяча девятьсот двадцать четвертом, — вспомнил я.
— А какой сегодня год? — невинно поинтересовалась Матильда.
— Двадцать четвертый, — цепенея, отозвался я.
Кшесинская охнула и поднесла пальцы к губам. Да так и застыла. Полупрозрачный мираж. Статуя из лунного камня.
— Берегись, дружочек! — схватив меня за локоть, горячо прошептала она, но от дыхания, поднимающегося изо рта, доносилась лишь холодная испарина. — Грядет что-то страшное. Вы должны защитить себя. И наш город. И людей.
— Как? Если мы не знаем, где ключи.
— Ты любишь кого-нибудь? — спросила она без перехода, резко, и этот напор лишал любого права на хитрость. На ложь или ошибку.
Я подумал о Наде, о родителях, даже о Раисе Пантелеймоновне. Подумал о театре, где проработал два года и чей коллектив воспринимал как маленькую семью. И кивнул.
— Хорошо.
Кшесинская хотела сказать что-то еще, но опять застыла. Глаза едва заметно поменяли выражение. В них появилась искра: смесь из трепетного желания помочь, горечи и неопределенной пока, хотя и озорной догадки.
— Части Ключа спрятаны в трезубце Нептуна. Я обещала Ники, что никому не скажу, где похоронена наша тайна. Ни в этом мире, ни в загробном. Но я могу дать подсказку. Трезубец Нептуна, запомнил? Между небом и землей. Потусторонним даже с их хитростями никогда до них не добраться. Потому что небо. Понимаешь?
Я кивнул. Хотя не совсем понимал.
— Спасибо.
— И еще… — Кшесинская привстала на цыпочки и быстро зашептала мне на ухо. Каждое слово будто впечатывалось в мозг, оставляя светящийся прохладный оттиск. — Выполнишь мою просьбу, когда найдете Ключ? — спросила она, закончив.
Я снова кивнул и брякнул раньше, чем вспомнил о предостережении Ярика никогда не заключать сделок с Потусторонними:
— Обещаю.
Бледные губы Кшесинской расплылись в лучезарной улыбке. Искренней и, будь она жива, совершенно растопляющей сердце.
— Так надоело здесь оставаться.
Я огляделся. Пространство вокруг посерело, выцветая до пепельной пергаментной хрупкости. Во дворе по-прежнему было тихо: ни хлопанья окон, ни голосов, ни шелеста шагов снующих туда-сюда жильцов. Подъездная дверь оставалась плотно закрытой, а арка подворотни — пустой. И даже шум близкого проспекта и крики вездесущих чаек, кружащих над городом в любой сезон, растворились, попав в вакуумную ловушку безвременья.
— Мне нужно идти, — сказал я, мягко высвобождаясь из хватки балерины.
Кшесинская надула губы, нахмурилась. На этот раз с затаенной в глубине души злостью.
— Может, останешься? Останься. Мне так долго было не с кем поговорить. А тут — родная душа, плоть от плоти. — Она странно облизнула кончиком языка губы. — Вижу, ты неглупый. И симпатичный. Поговорим о чем хочешь…
— Простите. — Я попятился. — Я не могу. Ключ…
— Ключ… — Кшесинская что-то вспомнила и мгновенно поникла. — Тогда оставь мне что-нибудь взамен. На память. — Она требовательно протянула руку, то ли желая опять коснуться меня, то ли ожидая подарка.
Я машинально прощупал карманы. В одном лежал амулет. Я вытащил его, взвесил на ладони. Заметил, как загорелись глаза Матильды.
— Подойдет?
Она цапнула амулет с раскрытой ладони, и тот скрылся в потайных прорезях ее платья.
— Я… мы найдем Ключ! Обещаю!
— Между небом и землей! — прокричала балерина мне вслед. — Не забудь!
Внезапный ветер унес голос в сторону, налетел на меня, подтолкнул в спину. Пользуясь моментом, я нырнул под
