тяжести и… материальности, не хотелось. Хотелось подольше оставаться такой: немного нездешней, фантомной, только-только возвратившейся с Изнанки, откуда простые люди не возвращаются.
Простые…
Вспомнив темноту бескрайней комнаты и детские голоса, велевшие ломать пространство, я погнала мысли прочь. То, что я делала в зеркальном коридоре клуба и кукольной мастерской, никак не укладывалось в способности обычных людей.
— Помочь? — не желая показаться грубой, спросила я.
Мама похлопала ладонью по ковру:
— Давай переберем фотки.
Я послушно опустилась на пол, подогнув по-турецки ноги. Подтянула к себе альбом для школьных фотографий. Тот самый, что мы купили нашей дружеской компанией еще в Самаре.
Раскрыв его на первой пустой странице, я стала без сожаления рассовывать по кармашкам семейные фотографии. Все вперемешку. Тут были снимки из отпуска, мой первый класс, выпускной в начальной школе, совместные поездки за город, зоопарк и деньрожденный торт со свечками, родительская годовщина свадьбы в окружении семьи и друзей. Все милые и бесполезные в повседневной жизни кадры, о которых вспоминаешь, только когда ничего, кроме них, не остается.
— Наконец-то удалось оформить их красиво, — точно оправдываясь, пояснила мама. — А то все в компьютерах и телефонах. Вдруг что случится…
В ее «что случится» мне послышалось непроизнесенное: «Вдруг вы все исчезнете навсегда», — и мне захотелось вскочить на ноги и убежать обратно в комнату. Чужое горе — тяжкая вещь. А когда это горе близкого человека, под его грузом можно сломаться.
Но вместо побега я продолжала сидеть и разбирать фотографии.
Затаив дыхание, я тасовала снимки и все ждала, пока мне попадется Василиска, но сестры не было — то ли по роковой случайности, то ли из-за потаенных, еще гниющих внутри мыслей: «Посмотри, как хорошо было до тебя. Как спокойно. Как счастливо. А теперь ты исчезла, но покоя все равно нет».
От этих гнусных слов мне стало тошно. Тоска и отвращение к самой себе скрутили изнутри так, что захотелось выйти в окно, лишь бы не чувствовать ничего.
А если она и вправду выпала из окна? Если разговор о ней между блондином и куклой в мастерской мне померещился? И все вообще было зря?..
Нет!
Я машинально затрясла головой, сбрасывая наваждение, и мама удивленно обернулась:
— Все хорошо?
Я кивнула. Странный вопрос, на который не ответишь вслух «да», не покривив душой. Чтобы не смотреть маме в глаза, я перевела взгляд на ковер и поняла, что все фотографии Лиски лежали тут, бережно отобранные маминой рукой.
Она и теперь держала одну. Всматривалась в мелкие детали, разглаживала пальцем потертости.
— Так странно. Почти новый снимок.
Я отобрала фотографию и поднесла поближе к глазам. Глянцевую фотобумагу покрывала сеть мелких трещин. Краска вокруг них шелушилась, откалываясь и теряя яркость. Круглое Лискино лицо с щербатой улыбкой и двумя торчащими по бокам светло-русыми хвостиками казалось блеклым. Исчезающим.
Я все поняла. Но ничего не сказала. Вернула снимок. Поковыряла пальцем ковровый ворс.
— Мам? — наконец глухо позвала я.
— Что?
— Скажи, а у нас были в семье сумасшедшие? Или я первая?
— С чего ты взяла, что ты сумасшедшая?
— В полиции же мне не поверили. И ты… тоже не слишком.
— Я верю тебе. Просто… странно все. Слишком.
— Ты не ответила на вопрос, — упрямо повторила я.
Мама тяжело вздохнула. Задумалась. Так набираются решимости заговорить на неудобную тему. У всякой семьи есть такая запретная зона, куда не принято заходить без веской причины. Ее огораживают забором с колючей проволокой и обходят стороной, на почтительном отдалении, склоня голову в знак уважения.
— Не сумасшедшие, — сказала она. — Во всяком случае, не помню, чтобы ее от чего-то лечили. Но со странностями однозначно.
— Тетя Зина?
— Откуда знаешь?
Вспомнились полчища настенных часов из недавнего квеста по зеркальному коридору, и как их вторящий друг другу перезвон, напоминающий стук множества механических сердец, заполнял пространство. Я невольно поежилась.
— Просто, — пожала я плечами и соврала: — Распространенное имя в те времена.
— Это правда. — Кажется, мама не заметила уловки.
— А кто она?
— Сестра бабушки моей, но все звали ее именно теткой. Я тогда студенткой была, мало что помню: мысли вокруг другого крутились. Жила у них, лишь бы не в общаге, а они — всю жизнь на Васильевском, но хоть убей не помню, в каком доме. Квартира эта ужасная: бывшая коммуналка, тараканы, сквозняки. И сидячая, прости господи, ванна! Соседи считали тетку Зину ненормальной. Вечно она жаловалась на какие-то стуки в стенах или из-под пола. Их больше никто не слышал. А она боялась.
— Кого?
— Не знаю. — Мама покачала головой. — Тетя Зина не выносила вопросов. Сразу начинала кричать и запиралась в шкафу. Говорила, что «он приходит после стука». Все, что я знаю. Хотя… Вот же! — Мама порылась в коробке и выложила на ковер слипшуюся пачку старых черно-белых фотографий. Быстро рассортировала, вытянула нужную и подала мне. — Даже снимок остался. А еще к ней постоянно ходил один и тот же гость. Человек с тростью. Не помню, как звали. Тоже странный тип.
Я взяла облупленный временем пожелтевший квадрат. Незнакомым почерком на обороте значилось: «Ленинград, наша квартира. 1986 г.». Я перевернула фотографию.
Левый верхний угол кадра закрывал засвеченный прямоугольник окна. А возле него, за пустым массивным столом, в халате и пуховом платке, накинутом на плечи, сидела знакомая сухая старушка из зеркального коридора. Голова вполоборота, глядит из-за плеча непонятно с каким выражением: то ли едва обернулась на вошедшего в комнату, то ли уже гонит прочь.
Правую стену заполняли часы всевозможных форм: круглые и вытянутые, прямоугольные, квадратные, овальные…
— Время и стекло, — прошептала я.
Фигура в серой дымке времени смотрела с фотоснимка так, будто и сейчас готова была сказать коронную фразу. «Нужно запустить Время!» — вспомнила я последнее наставление старухи.
— Она так говорила, да. Откуда знаешь?
Я промолчала. Сделалось жарко, голова слегка закружилась, комната поплыла. Я зажмурилась.
Так это был не сон. И не видение. Не потусторонний выверт зеркального коридора. Не обман.
— Пойду. — Я поднялась на ноги и выпрямилась, стараясь унять головокружение.
— Куда?
— Мусор вынесу, — ответила я первое, что пришло на ум.
— А, это хорошо, — рассеянно отозвалась мама и принялась собирать с ковра фотографии, бормоча вполголоса: — Очень хорошо, да.
В кухне я выволокла из-под раковины красное пластиковое ведро с мусорным мешком, но решила не пачкаться и нести прямо так.
Наспех сунув ноги в кроссовки и пресекая попытки кота улизнуть в подъезд, просочилась в щель между стеной и дверью и лишь теперь, оказавшись за пределами квартиры, наконец выдохнула.
Мусоропровод располагался перед выходом на черную лестницу с общими балконами. За стеной дребезжал поднимающийся на этаж лифт. В воздухе висел расползшийся сигаретный дым. Пол украшали пятна краски и отпечатки строительных ботинок. Возле трубы отхожей шахты блестела масляная лужа. По площадке гулял уличный сквозняк. Я поморщилась. Заранее обтерла руку о штаны и двумя пальцами потянула крышку мусоропровода на себя.
Из гулкой трубы доносился запах сгнивших фруктов. Я раскрыла ковш-приемник пошире и уже занесла над ним ведро, когда раздался пронзительный писк.
Я отпрянула, выронила мусор и прижалась спиной к стене.
Из мусоропровода выпрыгнуло существо — та самая потусторонняя недомышь, которая пыталась стащить ключ несколько дней назад, но стала добычей рыжего Васьки.
Существо замерло, покрутило востроносой мордочкой, настороженно покачалось на худых ногах. Недобро уставилось на меня блестящими красными глазками.
— Нет больше у меня ключа! Нет! — крикнула я рассерженно и пнула ведро. Оно угодило мимо, но Потусторонний сорвался с места и юркнул в угол, за мусоропровод. Наверное, там была какая-то щель или дырка. — Нет у меня больше ключа… И Василиски нет.
Я и сама не поняла, когда на глазах выступили слезы. Заметила, только когда соленая горячая влага потекла по лицу и защекотала подбородок.
Зло утерлась рукавом, подобрала ведро и выпавшие фантики и метнулась прочь. Не хочу больше никого видеть! Ни Потусторонних, ни институтских — никого! Я не просила!.. Я лишь хочу, чтобы сестра вернулась!
Вернулась… вернулась.
Когда я, запыхавшись, ворвалась на общую для квартир площадку, мама караулила меня у двери. Боялась, что я опять исчезну без следа на весь день?..
— Ты куда?
Я просочилась мимо нее, стараясь не растерять по пути содержимое мусорного ведра.
— Пойду до помойки прогуляюсь, тут все забито, — на бегу бросила я, хватая в прихожей куртку.
— Шапку возьми! — донеслось вслед.
— Мне не холодно!
Толкнув плечом тяжелую подъездную дверь, я ощутила, как порыв ветра швырнул ее назад, но вовремя увернулась. Отскочила и чуть
