не выронила ведро в лужу.
Ночью прошел дождь. Настоящий питерский ливень. Озера с бензиновыми разводами тянулись вдоль тротуара прочь от дома.
На скамейке, вытянув длинные ноги в удивительно белых для весенней грязи кроссовках, сидел Вася и копался в телефоне, от которого тянулись белые проводки наушников. Услышав хлопок двери и переливчатую мелодию домофона, Вася вскинул голову. Узнал, улыбнулся.
— Значит, удача еще не совсем меня покинула. — Он поднялся навстречу, развел руки для объятий. — Как ты?
«Нормально», — собиралась сказать я, но поняла, что не могу произнести ни слова. Иначе зареву. И, как часто делала, спрятала неловкость за угрюмостью:
— Ты ждал меня? Зачем?
— Хотел увидеться, но не знал номер квартиры, — пожал плечами он. — Поэтому вот, как тот самый рыцарь с серенадами под окном. Разве что без серенад. Хотя…
Он поводил рукой по скамейке, проверил — сухо — и жестом пригласил меня сесть. Почти как мама получасом ранее.
Я опустилась рядом. Вася протянул мне один проводок наушников. Так архаично — проводные наушники. Но почему-то образу Васи шла такая деталь.
Снится, что мы перелетные птицы,
Взмахом ресницы легли на крыло;
Сердце устало, но сердцу не спится,
Не любить, не мечтать не могло. [85]
— Знаешь?
— Люблю эту песню, — сказала я, и Вася весь внезапно расцвел. А я вновь опустила взгляд.
Асфальтовую крошку в новом дворе раскатали неровно. Желтая краска проникала в щели, ветвилась в них разводами, делая надпись на дороге расплывшейся. «Оля, я тебя» — и сердечко. Удивительно, как быстро в новом районе успели разукрасить тротуары.
Я поморщилась, потому что поймала себя на мысли, что начинаю реагировать как моя мама — ворчливо.
— Что-то случилось? Не то чтоб ничего не происходило. Просто выглядишь встревоженной.
— Потусторонний в подъезде, — не поднимая глаз, сказала я. — Я не понимаю: что им нужно?! Тот ключ исчез! Растворился! Рассыпался в прах! Как ее кукла. Я не знаю, что делать! Они хотели ключ. За Василиску…
Вася обнял меня, и я уткнулась лицом в его куртку. От него тепло пахло имбирем и лимоном. Есть такие люди — в хорошем смысле «домашние». Даже не так. Есть люди, которые, что бы ни происходило вокруг, ощущаются как дом: большой, уютный, безопасный.
Вася погладил меня по плечу. Голос Павла Есенина шептал в наушнике:
Мы не ангелы — мы не умеем обманывать время,
Оно не ждет, все ускоряя бег,
Но когда от биения сердца ломаются стены,
Обычный вдох может тянуться век.
— Как он? Мальчик. Миша, кажется?
— Нормально, — ответила я. На этот раз такое простое слово далось легче, уже без кома в горле. — В полиции сказали, он ничего не помнит. Кто, как похитил, зачем — вообще ничего!..
Вася задумался.
— Мне кажется, все закономерно. — И пояснил в ответ на мой вопросительный взгляд: — Все, что было на Перепутье, остается на Перепутье. Никакой связи с реальностью.
— Но почему я тогда все помню? И ты!
Он тяжело вздохнул:
— Сложный вопрос. Я расскажу. Просто когда пойму, с чего начать. Мы тут с Яриком, в общем… Натворили кое-чего. Точнее, натворили не мы. Мы просто искали Ключ.
— Мой ключ? От старинной шкатулки? — И поправила себя: — Точнее, я так раньше думала. Что от шкатулки…
— Гусев… ну, директор музея, я тебе рассказывал. В общем, по его уверению, многие склонны украшать свою деятельность разными виньетками, чтобы придать профессии больший вес или флер романтики — называй как хочешь. Вот и алхимик Пель (был такой деятель, основавший Институт) считал, будто любовь — что-то вроде панацеи от всего на свете. Неотъемлемый ингредиент всякого колдовства. Его Двое Влюбленных спасают город от небывалой напасти, найдя некий мифический Ключ-от-каждой-двери. Быть может, всё сказки. А может, мы до сих пор чего-то не понимаем. Вот его я и пытался найти.
— Один?
— Пока да.
Я промолчала. Но песня вторила словами:
Слезы соленые небо смоют ливнями весенними;
Снова влюбленные верят, что любовь не знает времени;
Как в невесомости: без ошибок, без привычной глупости
На полной скорости мы ушли, а вам остались новости.
— С каких пор ты сделался экспертом по делам НИИ ГИИС? — фыркнула я. И подумала пристыженно: он же не виноват. Вася меня вообще-то нашел! — Как ты оказался в том дворе?
Вася нерешительно пожевал губу, нахмурился:
— Помнишь, Лёня тогда говорил, что за стеной от подвала, в котором ты меня нашла, какой-то Двор Духов?.. Ну я и решил пойти. Наудачу. Лёня говорит про Потусторонних: дома новые, а жители все равно старые. Они что-то готовят, Марго, — внезапно поделился он, и по интонации голоса я поняла, что едва ли не с первых секунд нашей встречи Вася выбирал удобный момент сказать про это.
— Не понимаю, — призналась я.
— Ты не видела новости?
Я отрицательно помотала головой, спросила глухо, не ожидая ничего хорошего:
— Что?
Вместо ответа Вася выключил музыку, покопался в Интернете и повернул ко мне экран. Я увидела передвижную сцену на Дворцовой площади и собравшуюся возле нее толпу. А потом — как по Александровской колонне проходит дрожь и неведомая сила разрывает гранит изнутри, швыряя осколки в стоящих под ней, а сам покореженный столб медленно, но неумолимо валится на…
— Убери. — Я отпихнула телефон, встряхнула головой. Хотелось кричать. А лучше — смачно выругаться вслух. Быть может, тогда полегчает.
Оттого, наверное, следующее предложение Васи прозвучало так абсурдно, что я поначалу подумала: послышалось.
— Давай сходим в кафе?
— Это типа свидание? — шмыгнув носом, через силу пошутила я и тут же смутилась. Вот ведь ляпну, что не надо!..
— Это типа… кафе, — пожал плечами Вася. — Мне кажется, нам всем не помешает немного вспомнить, что есть обычная жизнь, а не только вся потусторонняя беготня. И просто поговорить. Знаешь, иногда достаточно просто поговорить, и проблема перестает казаться гигантской. Нужно понять, как быть дальше.
Обсудить и правда не помешало бы. Я подумала о разговоре с мамой и старых фотографиях, а вслух сказала:
— Добавлю в свой список цитат.
Вася блеснул последним аргументом:
— Я угощаю, если что.
— Вот это вовсе не обязательно. — Я все еще чувствовала неловкость за свой неудачный комментарий. И, чтобы загладить вину, спросила: — Когда?
— Да хоть сейчас!
Я опустила глаза на свои разболтанные кроссовки и домашний спортивный костюм под курткой:
— Подождешь меня здесь? Я быстро. Не хочу лишних вопросов.
— Не вопрос, — шуткой отозвался Вася.
— И это… платье верну через пару дней. Мама постирает, и верну.
— Не вопрос.
Лифт полз на этаж так неторопливо, что я успела испугаться: не очередная ли западня Перепутья меня настигла? Но сюрприз поджидал в другом месте. Еще не заходя в общий межквартирный коридор, я услышала разговор и настороженно замерла, обхватив пустое ведро.
— Давайте еще раз, — проговорил смутно знакомый женский голос. — Лесневская Василиса… — повисла пауза.
— Константиновна, — поспешно вставила мама.
— Хорошо. — Послышалось тихое шорканье ручки по бумаге. — Дату рождения ее напомните.
— Шестое января две тысячи шестнадцатого. А зачем вам?
— Сделаем анонс в СМИ, а внутренняя информация пойдет к нам в работу, если появятся какие-то зацепки.
— Да. Простите. Я такая забывчивая в последнее время.
Я выглянула из-за угла. На пороге нашей квартиры стояла Лида — лаборантка из НИИ ГИИС. С собранными в высокий хвост волосами, с планшетом в руках и стоячим жестким воротником, в куртке, будто сделанной из брезента для летних тентов, она походила на строгую работницу органов опеки. Я едва признала ее.
Кот неистово орал из-за закрытой двери гостиной — любых изолированных пространств, как и в принципе ограничений свободы, он на дух не переносил.
— Фотография? — Мама дернулась было в сторону Лискиной комнаты.
— Фотографию вы мне отдали.
— Что-то еще нужно? — чуть на цыпочки не привставая, спросила мама.
— Что она любит?
— В смысле?
— Любимая игрушка, мультик, предмет одежды.
— А-а… Кажется, поняла.
Я выступила в коридор теперь открыто, приблизилась, оставаясь позади Лиды шага на два-три. Та не заметила. Или сделала вид. Но зато я заметила кое-что…
В руках лаборантка вместо ручки держала странного вида перо с намотанной, как на веретено, пряжей. Концом пера Лида корябала записи на планшете с бумагой, между словами тихонько прокручивая стержень вокруг своей оси. Красная шерстяная нить медленно собиралась пухлым валиком на конце пера. А конец
