— Ерунда, — пробормотал я.
Но на самом деле мне стало стыдно. Никто ведь и не приходил ей на помощь. Просто операция требовала контакта. Не с ней конкретно, не с Лизой — просто с «объектом».
— Вначале я даже подумала, что ты тоже…
Чувство неловкости все более усиливалось.
— Что тоже?
— Ну, один из…
— Из них? Из тех, кто хотел тебя убить?
В полумраке я увидел, как она нерешительно кивнула.
— Но только в начале.
Подойдя ближе, я опустился перед ней на корточки.
— Лиза!..
Внезапно у меня возникло так много всего, так много мыслей, которые я должен высказать, чтобы она поверила мне, чтобы открылась и позволила ей помочь — так много, что я замолчал, не в силах совладать с этим потоком.
Она казалась абсолютно одинокой. Загнанной, как раненая волчица, которую обложили со всех сторон. Но, как и волчица, она никогда не сдается и, наверное, никогда не попросит о помощи.
— Что, Малыш?
— Я хочу, чтобы ты знала. Я не враг тебе и никогда не буду врагом. И я сделаю все, чтобы тебя спасти. Я не прошу ничего, только позволь тебе помочь.
Потом я замолчал, чувствуя неловкость. Все было не то. Слова были не теми. Я не мог выразить всего, что чувствовал.
— Малыш…
— Нет-нет не отказывайся. Прошу тебя, не отказывайся. Человек не должен быть один. Никакой человек, тем более ты. С тобой что-то случилось. Я не знаю что, но никогда не поверю, что ты могла кого-то убить, и я…
— Я никого не убивала, — перебила она меня. — Я не убийца, и я не совершала никакого преступления.
— Я верю тебе, Лиза. Я верю тебе.
— Но в остальном, все, что я тебе сказал — правда. Ты вмешался в мою судьбу, и тебе этого не простят.
Я пытался заглянуть ей в лицо, но видел лишь темный овал, на котором блестели отраженным светом ее глаза. Но за этим блеском я видел глубину, от которой кружилась голова.
3
Меня все сильнее охватывала дрожь, но теперь уже не от холода, а от нервного возбуждения.
— А что такое твоя судьба. Ты хочешь сказать, что твой удел — быть убитой?! Нет! Это неправильно, и я этого не допущу.
Она медленно покачала головой. Ее глаза блеснули чуть ярче, но глубина за этим блеском оставалась все такой же бездонной и непроницаемой.
— Малыш, ты не хочешь понимать. — Она увещевала меня, как неразумного подростка. — Все слишком серьезно. Тебя убьют, если ты не исчезнешь. Смерть — это слишком страшно. Ты не заслуживаешь ее. Ты должен жить. У тебя впереди еще много всего, много разных встреч. Целая жизнь. Тебе надо уехать и забыть все, что ты здесь видел. И никогда никому не говорить.
— Лучше ты не говори об этом. Я в любом случае останусь. Я никуда не уеду. Даже если ты меня прогонишь, я все равно раскопаю, в чем тут дело. Я подниму свои старые связи, я привлеку всех, кого нужно. У меня не такие уж маленькие возможности. Я не дам тебе умереть, Лиза. Не дам!
Она замолчала. Долго глядела на меня. Потом опустила лицо в ладони.
Я чувствовал себя опустошенным, но и окрыленным одновременно. Я верю в то, что наша работа — работа Команды Смерти — имеет смысл. Не тот смысл, который вкладывает в наши операции генерал — руководитель организации. Конечно, каждый раз мы имеем дело с преступлением — часто изощренным и всегда чрезвычайно опасным. И каждый раз мы должны это преступление раскрыть и самым решительным образом пресечь. Но дело не в этом или не только в этом. Для меня лично гораздо важнее другая составляющая нашей работы. Никто и никогда не говорит о ней вслух, но она, тем не менее, существует, и все о ней знают.
Преступление — это вершина айсберга. А то, что скрыто под внешним покровом событий и что по большей части никогда не попадает в отчеты — это огромный массив зла, несправедливости и боли. Преступление благодаря нам рано или поздно пресекается, зло отступает, боль чаще всего остается. Но самое главное, приходит справедливость, и значит, мир становится немного лучше.
Я глубоко убежден, что все мы — и я, и Капитан, и Стас — работаем в первую очередь ради этого. А здесь, в этой едва начавшейся, но уже затянувшей меня, как в омут с головой, операции, несправедливость была явно вопиющей.
Что могла сделать молодая женщина — а ей, как я видел, было едва за двадцать, — чтобы у нее появились такие могущественные враги? Сколько я не напрягал фантазию, я не мог придумать такого поступка. Ее приговорили к смерти и бросили на ее уничтожение целую армию из нескольких, без сомнения связанных между собой, подразделений.
Чушь какая-то! Если бы я не видел этого собственными глазами, ни за что бы не поверил.
Но факты оставались фактами. Налицо была чудовищная несправедливость, и я достаточно жизней прожил в своей работе, чтобы понимать — где-то совсем рядом творилось не менее чудовищное преступление.
Глава 15. Снова убегать
1
Что-то изменилось в наших отношениях. Я это чувствовал. Думаю, чувствовала и Лиза. Возможно, это и был тот контакт с «объектом», что являлся моим вкладом в нашу общую операцию.
Внезапно мне стало страшно — при мысли о том, что случилось бы с ней, не окажись мы, если уж точно говорить, случайно, поблизости.
В момент, когда мы перехватили подозрительный звонок, события пошли по другому сценарию — не тому, что спланировали пока еще неизвестные преступники, а нашему. И теперь наша работа заключалась в том, чтобы и дальше в ход шел лишь один сценарий — сценарий Команды Смерти.
А это будет трудно. Я уже знал это: очень трудно.
— Как твоя рука? — спросил я.
Она подняла голову.
— Уже почти не болит. Спасибо.
— Давай-ка смажем еще раз, — сказал я. — И лучше бы наложить повязку, чтобы предотвратить попадание инфекции.
Я достал банку с мазью.
— Хорошо бы немного посветить. Если можно, конечно.
Она кивнула.
— Думаю, можно.
Фонарик у нее был не из дешевых — с регуляторами не только фокусировки луча, но и уровня яркости. Сейчас она поставила оба на минимум. Тонкий тускловатый луч осветил руку. Только теперь, в относительно спокойной обстановке, я разглядел ее рану до конца. Выглядела она ужасно: пуля глубоко пробороздила мышечные ткани, практически наполовину срезав средний пучок дельтовидной мышцы. Утешало только то, что вторичного покраснения не было.
— Воспаления вроде нет, — сообщил я, накладывая на рану и вокруг нее новый толстый слой мази. — Но нужна повязка и, желательно, полная иммобилизация конечности.
Она отвела фонарик в сторону, став почти невидимой в темноте.
— Отвернись.
Я послушно развернулся и принялся лицезреть башенные внутренности. Спрашивать о том, для чего это нужно, я не стал.
Шорох одежды, еле слышное звяканье пряжки от ремня. Приглушенный стук осторожно положенного на пол увесистого предмета. Потом треск разорванной ткани.
— Думаю, это сгодится.
Повернувшись, я увидел, что она держит в руке бинт и рулончик пластыря.
Короткий рукав блузки, наполовину разрезанный пулей, теперь был разорван полностью.
Мази у меня было достаточно. Сделав тампон, я наложил его сверху и прикрыл сложенным вчетверо куском бинта. Несколько полосок пластыря довершили дело. Но когда я собирался наложить более массивную повязку, затрудняющую движения, она отстранилась.
— Этого не надо. Достаточно и так.
Я попытался возразить:
— Если ты будешь двигать рукой, рана не заживет.
— А если я не смогу ею двигать, то сама погибну.
Контраргументов у меня не нашлось. Зато в свете фонарика я увидел еще кое-что.
Длинный порез на боку, довольно высоко — на уровне средних ребер, прямо под грудью.
Что это?
Должно быть, я произнес вопрос вслух, потому что Лиза ответила:
— Наверное, чиркнуло пулей.
Пулей?
Она взглянула мне прямо в лицо. Глаза не блестели в свете фонарика, его луч отражался лишь двумя яркими золотыми точками, за которыми, глубоко-глубоко в бездонной темноте сияли россыпи теплых звездочек.
