Голоса совсем близко. Лучи фонарей.
Я смертельно устал. Мысль о том, что нужно снова бежать, вызывала органическое неприятие. Меня тошнило. Кружилась голова.
Низкий гул, с отчетливо различимым перестуком колес. Яркий, ослепляющий свет прожектора. Оглушительный противный сигнал, будто клаксон допотопного авто, пропущенный через современную акустическую систему.
Из-за поворота выплыло и понеслось прямо на нас что-то огромное, гудящее, ревущее.
Я увидел блеск рельс и понял: это поезд!
Ночь вокруг превратилась в день. Освещенные и наполовину ослепшие от яркого света, мы превратились в доступные мишени.
Звуки выстрелов потонули в гуле надвигающегося поезда. У самых наших ног взметнулись фонтанчики пыли.
Лиза отпрыгнула в сторону. Повернулась ко мне. Протянула руку.
Я пошатнулся от слабости. Хотел сделать шаг.
Прямо на нас несся огромный тепловоз. Лиза прыгнула через рельсы. Повернула ко мне лицо, искаженное криком.
В гуле двигателя, перестуке колес, реве клаксона я все же различил ее последние слова:
— Беги, Малыш! Беги!
Отчаяние в ее голосе подстегнуло меня.
Я побежал.
Десятью минутами позже на обочине дороги меня подобрал Капитан.
Глава 22. Странный расклад
1
Ночь все еще продолжалась, хотя, казалось бы, вместить в себя что-то еще она уже физически не способна.
Я устал, смертельно устал. Устал слишком сильно, чтобы сохранить нормальное восприятие. Настолько сильно, что это разрушало не только бодрствование, но и сон.
Мы находились в старой, не очень опрятной квартире, в которой из мебели был только засаленный обеденный стол, да четыре расшатанных стула. Квартиру на четвертом этаже ветхого кирпичного дома Капитан снял еще утром по объявлению у немолодой четы алкоголиков. Снял за наличку, без оформления каких бы то ни было документов.
Новенький надувной матрас, на котором я лежал, был удобен — в меру мягок, в меру упруг. Приглушенный свет купленной утром настольной лампы не слепил глаза, едва освещая лишь поверхность стола и два работающих ноутбука. Плотные новые шторы не пропускали свет уличных фонарей.
Ничто, вроде, не мешало мне уснуть, но сна не было ни в одном глазу. Мысли вертелись вокруг одного: где теперь Лиза? Не знаю почему, но мне ее было отчаянно жаль. Умом я понимал, что она сильная женщина, гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд, но все же мне она представлялась в другом свете — испуганной одинокой девочкой, на которую ополчилось по неизвестной причине все зло этого мира.
Впрочем, неизвестной эта причина была только для нас. Она-то сама понимала, что происходит и, как мне казалось, принимала свою участь как крест, который надо пронести до близкой уже последней вершины.
Мне все это не нравилось. Сильно не нравилось.
Кем бы она ни была, загонять человека в такое положение — неправильно. Совершенно неправильно.
Здесь не то, что попахивало, здесь буквально смердело злом. И этот запах, я уверен, чувствовали и Капитан со Стасом.
Но они не видели глаза Лизы. Не видели ее лицо.
— Малыш, тебе нужно заснуть.
Я перевел взгляд к столу. Капитан глядел на меня с беспокойством, как заботливый отец на заболевшего сына.
Откуда во мне эта вспышка раздражения? Черт! Я не должен забывать, что мы одна команда. И делаем одно дело.
С большим трудом я обуздал свои чувства.
— Я знаю, Капитан, но что-то не спится.
— Постарайся заснуть. Завтра ты должен быть в форме.
Я послушно кивнул.
— Да, конечно.
Стас оторвался от ноутбука, на экране которого мерцали какие-то пронумерованные списки.
— Малыш…
Взгляд осторожный, сочувствующий, словно разговаривает с больным.
С немалым трудом я подавил новую вспышку раздражения.
— Что, Стас? Говори. Старческое слабоумие пока еще меня не коснулось. Юридически я все еще дееспособен.
Он широко ухмыльнулся, но глаза его не смеялись. В них была та же обеспокоенность, что и в глазах Капитана.
— Малыш, мне не совсем понятно, что случилось там, на крыше в последний момент. Из перехвата я понял, что вас все-таки нагнали. Даже стали стрелять… Что произошло потом.
Рассказывать именно это мне совсем не хотелось. Уж лучше бы я лежал с закрытыми глазами. Авось объяснения сами собой отложились бы на неопределенное время. А там уж что-нибудь бы да произошло, что изменило бы точку зрения моих товарищей.
Они ведь не видели ее глаза, напомнил я себе. Они не могут заглянуть за личину голых фактов.
Но их взгляды были направлены на меня. Я не мог молчать.
— Меч, — сказал я.
Мне очень хотелось, чтобы они удовлетворились таким коротким ответом. Похоже, именно это и произошло. Они переглянулись, а потом Капитан, который все видел и понимал, ободряюще кивнул мне.
— Отдыхай, Малыш. Восстанавливай силы.
Напряжение, сковывающее меня железными кандалами, бесследно исчезло. Я почувствовал, что падаю в сон.
И Капитан, и Стас, конечно же, не будут делать поспешных выводов. Несмотря на то, что вечер выдался на редкость насыщенным, информации у нас все еще слишком мало, чтобы выстраивать хоть сколько-нибудь серьезные умозаключения.
Засыпая, я услышал сложное мелодичное созвучие — сигнал прямой связи с Центром.
2
Я понял, что это был сон — один из тех, когда спишь и знаешь, что выпал из твердой реальности и находишься в сновидении.
Мы сидели в кабинете генерала, таком же, как всегда — знакомом до мелочей. Собственно говоря, никаких мелочей, никаких запоминающихся деталей в кабинете не было. Ничего, на чем можно было бы остановить взгляд, чтобы потом, в спокойной обстановке, извлечь из памяти, использовав в качестве спусковой кнопки для воссоздания полной картины.
В кабинете было одно окно, средних размеров, совершенно матовое — оно могло открываться и не во внутренний двор штаб-квартиры организации, а, скажем, в параллельное измерение или, как утверждали некоторые шутники, скрывало за собой панораму чужой планеты, родины самого генерала, заселенной гигантскими разумными насекомыми.
Голые стены, на треть отделанные деревянными панелями. Ряд стульев у стены, напротив — монументальный стол, за которым стоит большое кресло с высокой жесткой спинкой. Те, кому довелось лицезреть это сооружение вблизи, уверяли, что сидеть на нем нормальному человеку в принципе невозможно.
Ни на одном предмете обстановки, равно как и на стенах, полу и потолке даже самый пристальный взгляд не обнаружит ни малейшего дефекта — ни пятнышка, ни царапины.
Согласно наиболее распространенной в организации версии, вся отделка кабинета и находящаяся в нем мебель, прибывшие с той же планеты, что и их хозяин, обладают свойством самовосстановления. Поговаривали даже о некоем эксперименте, поставленном одним очень смелым или очень глупым, зависит от точки зрения, сотрудником организации. Якобы, идя на доклад к генералу, он прихватил с собой маленький остро заточенный гвоздь, которым, улучшив минуту, провел по боковой части сиденья, содрав лак и оставив глубокую царапину.
Легенда гласила, что на следующий день этой царапины уже не было. А еще через день и сам этот сотрудник бесследно исчез.
Я лично полагаю, что в последнем факте нет ничего необычного: время от времени оперативники организации выбывают из ее рядов — такова уж специфика нашей работы. Наивно думать, что люди, пресекающие самые серьезные преступления в нашем государстве, неуязвимы для пуль, ударов ножа или тарана автомобильным бампером.
Но что касается кабинета генерала, то с ним явно не все в порядке — это не столько реальное помещение, сколько его идея, безукоризненно материализованная и по этой причине лишенная не только недостатков, но и каких бы то ни было индивидуальных примет.
Чего, кстати, не скажешь о единственном — хотелось бы на это надеяться — его обитателе.
