Собаки накатывались на них спереди, числом, наверное, под три десятка. Сама по себе эта картина не была чем-то из ряда вон выходящим — в конце концов, риск столкнуться со сторожевыми псами существовал при любом несанкционированном проникновении на территорию любого охраняемого объекта, — но то, как двигались эти псы, целеустремленно, будто разумные существа, и при этом невероятно быстро, придавала всей сцене оттенок ирреальности.
То, что здесь происходило, вызывало мерзкое ощущение беспомощного соскальзывания в некий другой, запредельный мир, где вместо привычных, для обывателя даже банальных, норм обыденного существования действуют совсем другие ценности — дикая злоба, нечеловеческая ненависть и ничем не скованное, абсолютно открытое, а потому особенно страшное желание убийства.
Псы, надвигающиеся стремительной волной, явно жаждали крови.
Электронный зуммер в микродинамике на долю секунды отвлек Стаса.
Запрос управляющей программы ботового компьютера: надо ли выводить информацию на средства коммуникации оперативников.
Стас нажал на спуск.
Вокруг ближнего пса взбились фонтанчики земли. Он коротко тявкнул, кувыркнулся через голову и покатился по примятой прошлогодней траве.
Информация в их положении, особенно учитывая остроту момента, была крайне необходима.
Стас вынужден был приостановиться и дать команды: прием видеоинформации — нет, аудио — да.
Новая короткая очередь. Еще один подстреленный пес покатился по земле. А рядом — его сосед, снятый Капитаном.
У подножия стены темнели уже не менее десятка неподвижных пятен.
Тени сгущались. Дневной свет быстро мерк, уступая место сумеркам, хотя крыши заводских корпусов еще освещались последними солнечными лучами.
Чуть переменив положение ног, чтобы повысить устойчивость, Стас перехватил «Стечкин» обеими руками и открыл интенсивную стрельбу — короткими, но быстрыми очередями.
Собачий вой, до этого многоголосый и мощный, как хор адептов сатанинской секты, стал постепенно стихать, становясь все более редким.
Псы все еще продвигались вперед — все так же неестественно быстро, — но их становилось все меньше, а за невидимый барьер, проведенный оперативниками метрах в десяти от угла, не пробралась ни одна из кошмарных тварей.
Два раза Стас молниеносными отработанными движениями менял обойму пистолета.
Третьего раза уже не понадобилось: все до единого псы были мертвы или, по крайней мере, ранены достаточно серьезно, чтобы больше не помышлять о нападении.
Только теперь, когда напряженная концентрация боя начала ослабевать, он услышал чужие голоса, звучащие в своей голове.
«Что у тебя, Серый? Что с собаками? Почему ничего не слышно?»
«Почему камеры ничего не показывают?»
«Собаки ушли на цель».
«Не знаю. Похоже, сбой системы».
«Где эти двое?»
«Цель обработана или нет?»
«Не знаю, я их не вижу».
«Эй, кто-нибудь! Объясните мне, какого хрена у нас тут творится!»
«Кажется, я слышал выстрелы».
«Точно, тот долговязый старик доставал пистолет. Я видел, еще до сбоя».
«Серый! Подойди поближе и разберись. в чем дело!»
«Там ведь собаки! Я не могу. Пока они не нажрутся, к ним нельзя подходить!»
Переговоры по внутренней связи продолжались, такие же нервные и бестолковые.
Стас спрыгнул на землю, держа пистолет на изготовку.
— Пора убираться, Кэп!
Капитан спокойным, задумчивым взглядом окинул панораму уходящих вдаль заводских корпусов.
— Пожалуй, пора, — согласился он. — Все, что хотели, мы здесь сделали.
— Пока, — со зловещей улыбкой уточнил Стас.
— Пока, — эхом откликнулся Капитан и тихо бросил в пространство, обращаясь неизвестно к кому: — Мы еще вернемся. Очень скоро.
Осторожно, соблюдая все меры предосторожности, они двинулись в обратный путь.
Сумерки быстро густели. Короткий весенний вечер плавно переходил в раннюю ночь.
Глава 39. Идти и умирать
1
Лиза повернулась ко мне. Мир вокруг — огромное, бескрайнее раскаленное пространство — словно бы остывал, съеживался, принимал незаметно свои обычные очертания.
Мы лежали рядом. В нас было еще достаточно тепла, чтобы оградить от сырого холода подземелья.
Она подперла голову рукой и посмотрела на меня долгим взглядом. Мне показалось — в нем таяли последние сомнения. Она на что-то решилась.
— Ты должен это знать, — сказала она.
Возможно, то было кульминацией моего задания, моей работы, моего участия в операции, но в то же время — и я, как никто, понимал этот факт — это являлось и концом моей новой, очередной и, вполне может статься, последней жизни.
Я разрывался между этими двумя ощущениями, а она все смотрела на меня — испытующе и, мне показалось, все еще в нерешительности, все еще взвешивая в своем сознании доводы за и против.
Снова загромыхал трамвай, громко и совсем рядом — за ближней стеной; но для нас, я думаю, он был далеко — где-то в другом мире.
Протянув руку, я провел ладонью по ее теплому боку, ощутил ее кожу, гладкую, шелковистую, волнующий изгиб ее талии.
— Ты не обязана мне ничего объяснять, — сказал я.
Что-то промелькнуло в ее взгляде.
Я не хотел в этом больше разбираться. Я закрыл глаза и перевернулся на спину. Возможно, причиной тому была накопившаяся усталость, возможно, проблеск настоящего предвиденья, но я чувствовал, что эта моя жизнь стремительно подходит к концу.
Неумолимая река времени, обтекая нас, уносила прочь мгновения нашей жизни.
Я понял: то, что было между нами — уже не повторится.
Никогда.
Ужасное слово. Слово, за которым стоит вечность и ее хозяйка — Смерть.
Моя хозяйка.
А раз так, то по всему выходит, что моя работа, а вместе с ней и моя очередная жизнь в конечном счете протекает по ту сторону барьера, отделяющего живых от мертвых.
Я появляюсь в каком-то участке этого мира, но я ему не принадлежу.
Я что-то делаю, и в результате моих действий часть этого мира исчезает, переходит в вечность.
А то, что остается, оно становится лучше?
Я сказал, неожиданно для самого себя:
— Я люблю тебя, Лиза.
Ответа я не ждал и даже не открывал глаз и не поворачивал головы, чтобы не видеть ее лицо, но ответ, неожиданно для меня, последовал.
— Я тоже люблю тебя, Малыш.
А потом моего лица коснулись ее волосы, а моих губ — ее губы. Это был долгий поцелуй, вначале нежный, а потом, когда я вновь ощутил ее тело, прильнувшее к моему, в нем появилась чувственность.
Лиза оторвалась от меня, прежде чем нас окончательно захлестнула новая волна страсти.
Она села рядом, одним быстрым гибким движением. Ее ладонь легла мне на глаза.
— Нет-нет, не поворачивайся и не смотри. Так мне будет легче.
— Лиза…
Я хотел возразить, хотел сказать ей, что не надо никаких разговоров, никаких объяснений, но другая ее ладонь мягко легла мне на губы.
— Молчи. Я должна тебе все рассказать.
— Ты ничего мне не должна, — прошептал я
Она не могла услышать это, но, наверное, ощутила своей кожей смысл моих слов.
— Нет, Малыш, ты ничего не понимаешь. Я должна. Я тебе все расскажу, и после этого мы расстанемся.
Я был готов к этому, и все же меня охватило отчаяние.
— Нет!
Я замотал головой, но она не убирала своих рук с моих глаз и губ.
— Молчи, милый! Молчи. Ты должен знать обо мне все. Иначе это будет… будет неправильно!
По ее голосу я понял, что она плачет.
Время неумолимо обтекало нас, бурлящее, безвозвратное.
Мне стало ясно, что уже ничего не остановить. И ничего не исправить.
2
Так я услышал эту историю, в сыром подземелье, под грохот трамваев, который, нарастая, сотрясал толстые бетонные стены то справа, то слева от нас.
В истории, конечно, содержался ключ — если не ко всему, то ко многому в нашей операции. Впрочем, судить об этом, конечно, должен был Капитан. Что же касается меня, то эта история, завершая мое личное участие в расследовании, давала мне то, что так редко выпадает в этих моих мимолетных жизнях — свободу.
