Лиза еще не рассказала все до конца, а я уже понял это и — принял решение.
— Я не знаю, с чего начать, — говорила она тихо и, когда вновь начинал грохотать очередной трамвай, мне приходилось напрягаться, чтобы расслышать ее слова. — Наверное, у этого было несколько начал. Об одном я уже рассказала… когда у меня появился этот меч. Сейчас я верю, что в этом появлении не было случайности. К тому же другая причина существовала уже и тогда…
Она замолчала и убрала, наконец, ладони с моего лица. Я повернулся — может быть, в последней безмолвной попытке заставить ее прекратить свой рассказ, словно это могло хоть что-то исправить, хоть что-то предотвратить.
— Сын, — сказала она, таким тоном, словно это все объясняло.
Ее глаза затуманились. Она смотрела мимо меня, в пустоту. И, наверное, видела что-то важное — грустное, но и приятное одновременно. Лицо ее блестело от слез, но губы тронула странная, будто робкая, улыбка.
— У тебя есть сын, — тихо сказал я.
Она ведь уже говорила о ребенке, и я не спрашивал, а утверждал. Фраза прозвучала немного странно, но не более странно, чем весь ее рассказ, к которому она подбиралась с видимым трудом.
Она медленно кивнула. Улыбка на лице стала более определенной, и я понял: то, что я принимал за робость, на самом деле оказалось нежностью.
— Сын… — прошептала Лиза. — Он… особенный. Он не такой, как все. Когда он родился, нам сразу предложили от него отказаться. Он… он родился дауном.
Наверное, ей трудно было говорить. Скорее всего, она впервые рассказывала об этой части своей жизни кому-то постороннему, а потому создавалось впечатление, что она говорит сама с собой. Но я-то знал — не только догадывался, но и на самом деле знал по опыту предыдущего общения с ней, — что на самом деле она нуждается, хотя сама может и не осознавать этого, в понимающем и сочувствующем собеседнике.
Я неловко откашлялся, нарушая воцарившуюся тишину.
— Я знаю, это особенные люди, — сказал я. — И я знаю, как их можно любить.
Она быстро взглянула на меня, но тут же отвела глаза. Лицо ее опять стало отрешенным, взгляд погрузился в прошлое.
— Мы любили его, — подтвердила она и тут же поправилась: — Я любила, и люблю сейчас, и буду любить всегда.
Местоимение «мы» она заменила на «я» и сама, наверное, почувствовала, что это требует объяснения.
— С некоторых пор я ничего не могу сказать о муже. Он стал другим человеком. Может, был им всегда. Еще до того, как… как переродился.
Я отметил, что это странное слово она произносит уже второй раз. Но это было одно из тех слов, о которых никогда нельзя сказать — в каком из смыслов — прямом, переносном? — оно используется.
Но спросил я не об этом, потому что чувствовал: вопросы в лоб ничего не прояснят, Лиза может просто отгородиться от моего любопытства, как привыкла отгораживаться от любопытства посторонних каждая мать такого особенного ребенка.
— Как зовут твоего сына? — спросил я.
Она опять коротко взглянула на меня, и в ее взгляде я различил странную смесь эмоций — удивление и, почему-то, благодарность.
Я почувствовал себя неловко, потом решил, что это уже не имеет значения: ее старая жизнь разбилась еще до моего появления, поэтому я не лез в чужие жизненные обстоятельства, а всего лишь интересовался ее прошлым — но таким прошлым, которое окончательно еще не завершилось.
На ее отрешенном лице появилась улыбка, нежная, любящая.
— Дени, — тихо сказала она. — То есть, по-настоящему, Денис. Но это как-то слишком по-взрослому. А он ведь всю жизнь будет ребенком, — голос ее стал еле слышен, когда она добавила: — Вернее, был бы, если… Если бы ему дали жить…
Меня охватила острая волна жалости. Я взял ее руку, сжал ее пальцы — они теперь были холодны, как лед — и почувствовал ее ответное пожатие.
Ее голос, когда она опять заговорила, звучал пусть и тихо, но уже вполне уверенно. Она преодолела начало. Она утвердилась в своем решении обо всем рассказать. Ее рассказ стал необходим ей самой.
— Настоящее начало — это когда мой муж поступил на работу. В фирму «Биотехнологии».
Пожалуй, я ничему не удивился. Чего-то подобного я и ждал, но все же уточнил, даже не сомневаясь, что не угадаю:
— Охранником?
В ответ я услышал тихий и грустный смешок.
— Нет, Малыш. Мой муж в свое время был хорошим спортсменом, но это не значит, что он не думал о будущем. Нет, он очень заботился о собственной карьере и получил хорошее образование. Нам в свое время пришлось сильно ужиматься, чтобы обеспечить его учебу. Сначала в университете, потом в аспирантуре. Он стал биохимиком, несмотря на то, что в то время это не выглядело престижным. Его преподаватели, а потом и научные руководители говорили, что он очень талантлив.
Я слушал. Я не хотел этого, но слушал, и чем дальше, тем с большим вниманием, которое под конец стало прямо-таки болезненным, когда я заворожено следил, как с почти физически ощущаемым скрипом сдвигаются шестеренки в моей голове, решая, без всякого, впрочем, усилия с моей стороны, заданную головоломку, помещая на место все новые и новые фрагменты до сих пор скрытой от моего взгляда картинки.
— Он действительно быстро сделал карьеру. Насколько я понимаю, фирма «Биотехнологии» каким-то образом участвует в разработке лекарств. Не самостоятельно, на это у них нет ни денег, ни возможностей, а в качестве подрядчика на первичные виды работ.
Подробностей Лиза не знала. Вначале работа мужа не особенно ее интересовала, а потом, когда такой интерес появился, никто уже не собирался посвящать ее в происходящее.
— Я не знаю, когда это произошло впервые. Сама я обнаружила это три месяца назад…
Ее глаза расширились. В них плескалось отчаяние, в которое она погружалась, наверное, не в первый раз.
3
Мне было больно за нее, но я понимал, что ей нужно пройти через это, чтобы потом, возможно, освободиться хотя бы от части этого невыносимого груза.
— Что ты обнаружила?
Я уже не боялся, что она прервет свой рассказ, и я уже знал, что, несмотря на то, что мое задание практически подходит к концу, я ее не оставлю.
Я обязательно ей помогу, в чем бы не заключалась эта помощь.
Прошлое захватило ее целиком, и ей пришлось сделать усилие, чтобы вернуться в реальность — в темное подземелье, к нашему разговору.
— Уколы, — сказала она и тут же поправилась, — следы от уколов. Красные точки на сгибе локтей, и на правой, и на левой руке…
— Кто-то делал твоему сыну уколы?
— Да. А я ничего не замечала. Спохватилась только тогда, когда обе руки его оказались буквально исколоты иглой. Я насчитала больше десяти отметин на каждой вене.
Уколы. Внутривенные инъекции… С этим мы тоже уже встречались.
— Но кто и зачем?!
Она ответила просто:
— Сергей. Муж. Когда я поймала его на этом, он сказал, что хочет вылечить Дени.
— Вылечить? — Я действительно был удивлен, потому что даже моих познаний хватало, чтобы понять: это невозможно. — Но ведь… таких людей не вылечишь. Это не болезнь в обычном смысле этого слова. Это просто дополнительный набор хромосом в каждой клетке.
Лиза печально улыбнулась.
— Я знаю. Каждый из родителей даунов знает об этом. Сергей пытался что-то объяснить, точнее, придумать объяснение. Но я сразу поняла, что он просто использовал Дени в качестве подопытного животного.
Ее голос стал сух и бесстрастен. Она словно пыталась отгородиться таким образом от остроты, от травмоопасности этих воспоминаний.
— Он испытывал на Дени какие-то лекарства?
Она устало пожала плечами.
— Я думаю, нет. Мне кажется, это не были настоящие лекарства. Откуда им взяться, если к стадии клинических испытаний, насколько я знаю, в новое химическое соединение нужно вложить сотни миллионов долларов. — Она резко, почти ожесточенно мотнула головой. — Нет, это никак не могло быть новым лекарством.
— Тогда что же это было?
