Вместо этого она бросила мужу в лицо свои догадки и обвинения.
А в ответ — получила порцию усыпляющего газа. Точнее, парализующего, поскольку в последующее время Лиза оставалась в сознании, хоть и несколько помраченном.
Обездвижив ее, муж вызвал кого-то по телефону. Довольно быстро приехали несколько мужчин, в одном из которых она угадала охранника с работы мужа.
Потом ее везли куда-то, и не только ее, но и Дени. Путь занял совсем немного времени. Когда машина прибыла на место, ей что-то вкололи в вену, и она провалилась в черную пустоту.
Очнулась она, судя по смутному ощущению прошедшего времени, а также по изменениям в собственном теле, лишь через несколько дней.
Голова болела адски, а скоро она обнаружила, что и все тело болит — каждая мышца, каждая косточка, каждый участок кожи. Эта боль, похоже, и привела ее в чувство, хотя сила ее была такова, что сама по себе способна была вызвать обморок.
О том, чтобы пошевелиться, не могло быть и речи. Даже дышала она с трудом — слабые движения дыхательных мышц словно погружали ее в океан раскаленной лавы.
Потом загромыхала связка ключей, лязгнула железная дверь, и в камеру, где она была, вошли несколько человек.
Кто-то неизвестный засопел рядом, а затем прямо над ней, должно быть, всматриваясь ей в лицо.
— И долго это будет продолжаться? — спросил кто-то недовольным начальственным баском.
Ему ответил муж Лизы:
— До полного курса осталось две инъекции, Владислав Константинович.
— И что дальше? — брезгливо осведомился начальственный басок. — В утиль. Как и всех остальных?
— Нет, это исключено.
Голос мужа показался Лизе слишком самоуверенным. Он явно что-то знал, что не было известно его собеседнику.
— Что, жалко жену?
Короткий презрительный смешок.
— Мне плевать на эту суку. Я давно бы с ней развелся, если бы не ребенок. — В этой фразе можно было бы увидеть при желании проявление человеческих чувств, но только у Лизы такого желания не было и, как тут же выяснилось, совершенно обоснованно. — Если бы не даун, я никогда не вышел бы на новую модификацию.
— Но дауна ведь все равно придется списывать, — возразил начальственный басок. — Он уже не жилец.
— Черт с ним, — равнодушно ответил тот, кого Лиза даже по привычке не могла уже считать своим мужем.
— Можно сделать уколы? — осведомился новый, незнакомый голос.
— Валяй.
Лиза ощутила острую боль на сгибе локтя, но она быстро прошла. По телу, заглушая все ощущения, стала разливаться приятная убаюкивающая истома.
— У нее пролежни, — сказал тот, кто делал уколы.
— Черт с ней. Завтра введем ей последнюю дозу, а послезавтра — под нож. Будем исследовать нервные ткани.
— Она останется жива? — поинтересовался начальник.
Вопрос вызвал новую презрительную усмешку.
— А зачем? Нам понадобятся препараты. Много препаратов. Чем больше, тем лучше. Это ведь наш самый удачный образец. Я думаю, он стоит очень много денег. Но только не тогда, когда остается живым.
С тем они и ушли, а Лиза провалилась в новое беспамятство.
5
На этот раз он пришла в себя достаточно быстро.
Все тело болело, как и прежде. Хотя нет, все-таки, наверное, не так: Лиза смогла пошевелить пальцами, и боль, хоть и сильная, оказалась все же вполне терпимой.
Чуть позже она смогла даже открыть глаза, приподнять голову и оглядеться.
Она находилась в запертой камере, больше, впрочем, напоминавшей вольер. Стены, за исключением одной, были образованы толстыми железными решетками. Такая же решетка была и вверху, а настоящий потолок едва виднелся в темноте, очень высоко, метрах в тридцати или сорока над крепким деревянным топчаном, к которому Лиза оказалась пристегнута кожаными ремнями.
На стене рядом с топчаном была укреплена капельница. Через иглу, торчащую из вены, что-то поступало в ее организм.
Лиза рассудила, что это, скорее всего, раствор глюкозы. Возможно, в смеси с наркотическим веществом, которое все это время продержало ее без сознания.
Только сейчас наркоз почему-то перестал действовать.
Чувствовала себя Лиза просто ужасно, поэтому попытка освободиться от пут, которую она предприняла, представлялась актом чисто символическим, — ей нужно было засвидетельствовать перед самой собой, что ее дух не сломлен окончательно.
Тем не менее, ей показалось, что ремни, удерживающие руки, немного, совсем чуть-чуть, ослабли.
Она удвоила усилия.
С громким звуком ремень на правой руке лопнул.
Она рванула на себя левую руку.
Лопнул и левый ремень.
Теперь она могла сесть и заняться путами на ногах.
Голова сильно кружилась, все мышцы болели, руки дрожали от слабости, тем не менее она без труда разорвала ремни и на ногах — прежде чем сообразила, что, имея руки свободными, могла бы просто распутать эти широкие и толстые кожаные полоски.
Это удивило ее, но в то же время удивление было каким-то слабым, смазанным, мимолетным. Одна мысль, одна идея захватила ее в это время — Дени.
Дени.
Он был где-то здесь. Он был жив. Но …
Его собирались убить!
Как он выразился, тот человек с манерами мелкого начальника-бюрократа? Списать в утиль?
Фраза была произнесена совершенно привычным тоном. Списать человека в утиль для них было делом банальным, рутинным — всего лишь завершение технологического процесса.
И что это значит — пустить человека на препараты? Будто свинью на колбасу.
Дени!
Шатаясь от слабости и головокружения, Лиза подошла к двери, такой же решетчатой, как и стены, но в дополнение еще и отделанной, как и дверной проем, толстым стальным уголком.
Просто так, не отдавая себе отчета, в смутном ожидании чуда — вдруг они не стали закрывать замок на ключ, ведь их пленница полностью парализована и прикована к топчану — она ткнула дверь.
Та оказалась заперта, но, кажется, слегка подалась, словно замок, которым она была снабжена, оказался слишком хлипким.
Она толкнула чуть сильнее.
Дверь распахнулась с громким скрежетом раздираемого металла. Из замка на бетонный пол посыпались искореженные стальные детали.
Лиза вышла наружу, в огромное помещение с высоким потолком и пыльными непрозрачными окнами.
Только тут она обнаружила, что почти раздета. Она была в одном лишь белье. В камере, которую она покинула, ее одежды не было. Как не было и обуви.
Она посмотрела на свои босые ступни. На пол натекла лужица крови. Тогда она сообразила, что из ее левой руки торчит игла с обрывком пластиковой трубки — часть оставшейся в камере капельницы.
Вытащив иглу, она бросила ее на пол. Кровь шла еще какое-то время, потом кровотечение прекратилось.
Она пошла вдоль длинного ряда клеток.
Их было много. Может быть, несколько десятков. В некоторых были люди. Точнее, неподвижные человеческие тела на крепко сбитых деревянных топчанах.
Она проходила клетки. Одну за другой.
В каждой третьей или четвертой лежали люди.
Дени!
Ее сына не было нигде.
Впрочем, ряд клеток был длинным, а она начала осмотр далеко не с начала ряда: ее собственная камера находилась почти посередине.
Она уже хотела повернуть назад, но решила, что это будет неправильно. Надо проверить все камеры до конца.
6
Ей оставалось пройти, наверное, десятка полтора камер, когда впереди показались охранники.
— Стой! — скомандовал один из них.
У них были пистолеты, и все они были направлены на нее.
Она повернулась и побежала.
Сзади раздались крики, потом выстрелы.
Вокруг засвистели пули. Повинуясь инстинкту, она нырнула вправо, в проход между станками. Точнее, останками станков, поскольку с них, как она могла заметить, были сняты многие детали. Так что это были лишь остовы некогда работающего заводского оборудования, но они защищали от пуль, особенно если согнуться и бежать между ними, петляя.
