Мальчишки захохотали.
— Ладно, — сказал Вовка. — Пойду сооружу что-нибудь к столу.
— Класс! — обрадовался Добрыня. — Я как раз лопать хочу. И Бурик тоже. Да, Саш?
— Ага… — Бурик провел рукой по животу. — Неплохо бы.
Вовка отправился на кухню.
— Вымойте руки, — сказал Стас. — И уши не забудьте.
— Уши не буду! — запротестовал Добрыня.
— Я тебе дам — «не буду»! — возмутился из кухни Вовка. — В человеке все должно быть прекрасно — и мысли, и душа, и уши!..
— Это кто сказал? — не сдавался Добрыня.
— Чехов! — авторитетно ответил Вовка, заходя в кабинет отца с вафельным полотенцем в руках. — Вот ты читал Чехова?
— Что я, больной, что ли… — неуверенно ответил Добрыня.
— Я читал! — выдал Бурик. — Только мне не понравилось.
— Почему? — спросил Стас.
— Да ну… Скучно. Ирина, наша училка по литературе, сказала, что там человек по капле выдавливает из себя раба. Оно и видно — все время давит, давит, живого места не осталось. Сколько можно…
— Во-во! — подхватил Добрыня. — А мы по капле выдавливаем из себя Чехова!
— Литераторы… — только и сказал Стас. — Лапша на оба ваши уха! Но, знаешь, Вовка, в чем-то они правы. Лев Толстой говорил, что как драматург Чехов был еще хуже Шекспира.
— Ну, знаешь, Толстой как критик сам был довольно посредствен.
— Ничего удивительного, — Стас был совершенно невозмутим. — Глыба — она глыба во всем. И в гениальности, и в посредственности, и в здоровом идиотизме, который Толстому был отнюдь не чужд. Вспомни избранные места из его переписки с толстовцами. Тьфу, ну и словечко — еле выговорил… «Вот вы все открываете общества трезвости. Зачем же собираться, чтобы не пить?! Наши, наоборот, как соберутся, так сразу и выпьют…»
— Класс!!.. — восторженно выдохнул Бурик. — Я так нашей Ирине и скажу, когда грузить начнет!
— Гони их, Вовка! — испугался Стас. — Пока они до Пушкина не добрались.
— Это который «наше все», что ли? — спросил Добрыня.
— А ну брысь! — заорал Вовка. — У вас вон… компьютер остывает!
Мальчишки с хохотом вернулись к прерванной игре, а Стас и Вовка ушли на кухню.
— Чокнусь я с этим детским садом, — сказал Вовка, тончайшими ломтиками нарезая мясо.
— Какой детский сад! Это уже средняя школа. Что-то исправлять уже поздно. Остается только расхлебывать.
— Да ладно. Макаренко…
— Сам ты Макаренко! Януш Корчак… Вот объясни мне лучше как педагог педагогу. Чего они целыми днями пропадают у железной дороги?
— Не знаю, — растерялся Вовка. — Наверное, нравится. Помню, мне в детстве тоже нравилось.
— Ну не целыми же днями!
— А ты вспомни получше. В детстве дни неимоверно длинные. А уж в каникулы — тем более. И каждый день сам по себе.
— Ну и что?
— Да ты вдумайся! Сегодняшнее исполняется сегодня. А для завтрашнего счастья отводится завтрашний день. А уж в компании друга… почему бы и не погулять по рельсам? Романтика! Тем более когда так много есть о чем поговорить.
— А о чем они говорят, как ты думаешь? — спросил Стас.
— Не знаю, — со вздохом признался Вовка. — Наверное, я уже слишком вырос, чтобы это представить.
— Ох и дурят нашего брата! — ворчал Стас, выходя из дверей кинотеатра «Космос».
Вовкина идея устроить мальчишкам культпоход удалась на славу — старый фильм «Через тернии — к звездам», обработанный в стереоскопическом варианте специально для «Космоса», понравился почти всем. Добрыню и Бурика было не оторвать от экрана, да и Вовка, последний раз смотревший его еще в детстве, получил огромное удовольствие.
И только Стас как-то странно напрягся уже с первых кадров — когда на экране появились титры, а навстречу зрителю «поползло» звездное небо, подозрительно вытянутое вперед. Потом он беспокойно ерзал всякий раз, когда великолепный видеоряд фильма сопровождался музыкой.
— Да что с тобой в конце концов! — не выдержал Вовка, когда погас экран, а в зале медленно включилось освещение.
— Ничего, — буркнул Стас, направляясь к выходу. — «Юнона и Авось». Рыбников!
— Че-го-о? — Вовка сузил глаза.
— Музыка моей юности, вот чего! И зачем нужно было озвучивать фильм именно этой музыкой?
— Стасик, ты в своем уме? При чем здесь…
— В своем! — отрезал Стас. — Уж эту музыку я помню, как никто. У меня с ней ассоциативный ряд связан. И вообще, первая любовь…
Вовка только руками развел.
Мальчишки шли впереди и болтали о своем — до разговоров своих взрослых друзей им не было никакого дела.
— Например, там, где звезды показывали, — продолжал Стас, когда вся компания вышла на улицу, — была музыка из финала.
— Какого еще финала… — скучно отозвался Вовка.
— «А-а-ли-и-лу-у-у-у… — и-я-а… — обреченно завыл Стас. — А-ли-лу-у-йя-а-а…»
Мальчишки удивленно остановились.
— Ты чего? — спросил Добрыня. — Молишься?
— Не обращай внимания, — ответил ему Вовка. — Стас декларирует «…релятивные ассоциации с саундтреком к видеоряду»!
— А-а… — понимающе ответил Добрыня, при этом не поняв ни одного слова, и вновь повернулся к Бурику: «Ну так вот…»
— Ну так вот… — синхронно с ним продолжил Стас. — Куда в этом фильме ни ткни — все будет «Юнона…»!
— Ну и чего ты напрягся-то?
Откровенно говоря, Стас и сам не мог этого понять. Но знакомая с юности музыка, которую употребили в чужеродном для нее фильме, задела его за живое. Особенно не понравился эпизод, когда лысая, но обаятельная инопланетянка Ния прощалась с землянином Степаном под аккомпанемент любимой Стасом «Ты меня на рассвете разбудишь…»
— Сам не знаю, — сказал Стас. — Все-таки «Юнона…» и этот фильм — произведения разных жанров и совсем на разную тему.
— Так это что значит, кто-то у кого-то позаимствовал музыку? — спросил Вовка. — В смысле, «взял поносить»?
— Не думаю, — Стас кивнул на афишу «Через тернии к звездам» возле кинотеатра. На ней некрупными буквами значилось: «Композитор — Алексей Рыбников». — Наверное, ему просто лень было сочинять новую музыку.
— Ну а ты что хотел? В конце концов, Рыбников — это не Россини и даже не Чайковский.
— При чем здесь Чайковский? — опешил Стас.
— А притом, что Петр наш Ильич родился слишком рано, чтобы писать для кино и, таким образом, упустил возможность достичь настоящего благополучия и успеха, — веско заявил Вовка и по-барановски раскатисто захохотал, весьма довольный собой.
— Ну тебя!
Стас и Вовка догнали мальчишек. Те жарко обсуждали фильм.
