— У меня ж все рецепты… — мать зарыдала. — Ты что ж наделал, подонок! — она стукнула меня за плечо и взвыла. Алиса закричала, закашлялась.
— У нее рак, блять! — орал я. — Вы ребенка убиваете!
— Нехуй ребенком прикрывать, барыга, — ответил опер. — Заткнись, пока тебе триста девятнадцатую не накатали еще.
— И сопротивление при аресте, — поддакнул один из мусоров. — Пакуем, Серег.
Мент достал наручники.
— Лекарства оставь, мразь! — вскрикнул я. — Я сам пойду! Ампулы положь, говорю!
Они меня не слушали. Опер подошел вплотную, а я сжал кулаки, готовясь к сопротивлению. Я реально хотел врезать ему, но что-то меня тормозило. Не то рыдающая мать, не то воющая Алиска.
— Ты, пацан, угомонись, — произнес опер. — Сопротивление окажешь и тебе кранты. Ты понял?
— Лекарства оставьте, — попросил, сделав глубокий вдох.
— Разберемся с лекарствами. Подпишешь все, и сразу разберемся. Ручки протяни.
И я сдался. Прикрыл глаза и протянул обе руки. Под наручники.
Контроль ярости +1
Выплыло под закрытыми веками.
Я позволил вывести себя из квартиры. Теперь мне было уже плевать на себя. Лишь бы мать нашла все рецепты и вернула алискины лекарства. Я цеплялся за одну эту мысль, пока меня паковали в «Бобик».
Пять лет. Он сказал, пять лет — минимум. Наверное, это, и впрямь, не так уж и много. Хотя я за это время мог бы и в универе восстановиться. Мог бы работу нормальную найти. Да много чего мог бы… Теперь ничего не будет.
***
— Серег, ты куда рулишь?! — заорал Полетаев.
— Да там же херня какая-то, товарищ капитан. — Вы не видели?
— Нет, — он покачал головой.
— Дороги все перекрыли, траншею вырыли какую-то.
Впереди показались очертания башни: контуры едва прорисовывались сквозь утренний туман.
— И когда только построили? — удивился опер. — Еще вчера ж ничего не было.
— Ночью, наверное, товарищ капитан, — пожал плечами водитель.
***
Низкий потолок вращался. Ремизов никак не мог сфокусировать взгляд, ему казалось, будто все качается и плывет.
— Пей! — строго приказал женский голос, и его губ коснулось что-то холодное. — Пей, последнее ведь отдаю!
С трудом приподняв голову, Ремизов сделал глоток. Травяная горечь обожгла рот, скользнула в глотку, будто он проглотил перечную настойку. Дмитрий закашлялся, но тут вращение вдруг прекратилось, и он увидел перед собой темноволосую девушку.
— Ты откуда здесь? — спросил он.
— Я? Я здесь живу, при храме. А, вот, ты, лу, как в моем колодце оказался?
— В колодце?.. — повторил он и попытался сесть. К его удивлению, от кошмарного головокружения не осталось и следа, отступила и сопутствующая тошнота. Прикрыв глаза, он увидел сообщение:
Уровень 1
Здоровье — 94%
Сила — 2
Выносливость — 4
Ловкость — 0
Магия — 6
Этот мир не мог быть реальностью. Ремизов вспомнил, что предшествовало его перемещению в виртуальность. Выходило так, что тело его все еще лежит в депривационной ванне. И хуже всего было то, что ванна оказалась неисправной. Не имелось никаких гарантий, что он сумеет вернуться в реальность.
— Тебя сикиль Сакар заметила. Пошла за водой, а там ты лежишь. Зацепился канди, оттого и не утоп. Сакар — старая и глупая, крик подняла, говорит, нару в колодце. Но я-то знаю, что никакой ты не нару, а человек самый настоящий. Только раненый, в крови весь.
— Погоди-погоди, — схватился Ремизов за голову, — ты говоришь слишком много непонятных слов. Нару, сикиль — что это, вообще, значит?
— Чужеземец, — расплылась в улыбке девушка, потеребила ворот полупрозрачной туники. — Но ты опоздал. Праздник закончился.
— Ничего не понимаю, причем тут праздник? Если я ранен, то почему сейчас ничего не болит? Ты… — он хотел уточнить, является ли девушка программой, но не знал, как сформулировать вопрос, — кто, вообще?
— Сикиль Дилинэ, — ответила она. — Точнее, уже ми-сикиль. Можешь так ко мне обращаться. Ми-сикиль значит, что я старшая из жриц. Не по возрасту, просто старшая. Сикиль Сакар могла бы давно стать старшей, если бы не была такой глупой. А как твое имя, лу?
— Дима, — еле слышно ответил Ремизов.
Дилинэ округлила глаза и прикрыла рот ладонью.
— Неужто тот самый? — прошептала она. — Дим-ан.
— Ну, можешь и так меня звать.
— Дим-ан, — повторила она. — Творец неба… Это же ты… создал…
Сам Ремизов понятия не имел, откуда боты в его игре берут эти странные слова. Он ведь ничего не выдумывал, нейросеть сама создала этот мир, Дмитрий лишь немного подкорректировал и ввел характеристики для игроков. Теперь он ощущал себя так, будто перепрограммировал вполне реальный мир. Он смотрел на прорисовывающиеся сквозь тонкую тунику формы девушки и не мог заставить себя считать ее программой. Она даже пахла по-человечески. Все казалось ему слишком настоящим. Он трогал край шерстяного покрывала, чувствовал колючие ворсинки под пальцами. Если Ремизов, и впрямь, все это создал, неудивительно, что его тут сочли едва ли не богом. Вполне возможно, та же нейросеть запрограммировала данную узнаваемость для самого Дмитрия. По крайней мере, это объясняло внезапное благоговение девушки.
— Наверное, тебе не нужен был золотой настой, — Дилинэ опустила голову. — Творец мог и сам себя излечить, а я потратила последнее.
— Этот настой так дорог?
— Не в том дело. Просто минерал добывали в горах, а теперь Хурсаг забрал горы. Это больше не наши земли, понимаешь? И просто пойти и добыть руду теперь невозможно.
— Ну, ясно, — кивнул Ремизов. — Но ты не напрасно отдала мне этот настой. Творцы, они, знаешь, для себя ничего не могут сделать. Только миры сотворяют, а так совсем ведь беспомощные.
Дилинэ заулыбалась, кокетливо отвела взгляд и покраснела. И все-таки ее туника была слишком прозрачной, отметил про себя Ремизов и отвернулся. Он погрузился в свои мысли, и задумался, а как, вообще, нейросеть сумела создать иллюзию не просто зрительную, но и настолько осязаемую? Дмитрий чувствовал запахи, вкус, шероховатость льняных простыней, неприятное покалывание шерсти. Ничего этого он не вводил в исходных данных. Ремизов взял за точку отсчета лишь временной отрезок из прошлого и ввел системные сообщения, все остальное нейросеть дорисовала сама.
Конечно, квантовая система позволяла использовать особые алгоритмы. Вместо двух вариантов, нуля и единицы, у Ремизова имелось три, которые можно было интерпретировать как «да», «нет» и «может быть». Состояние суперпозиции и давало эту эфемерную величину «может быть». И именно этот факт позволил миру Кимелем развиваться совершенно непредсказуемо. И стать настолько живым.
***
Никогда меня не привлекала блатная романтика.
Наручники с меня так и не сняли, выгребли все из карманов и шнурки зачем-то из кроссовок вытащили, а после запихнули в маленькое помещение со стеклянной дверцей. Ощутил себя обезьянкой в клетке. Хотя нет, будь я обезьянкой мне б хоть банан кинули, а еще пальцами бы показывали. Но меня не замечали. Я, скорее, тут как золотая рыбка, сидит себе в аквариуме, и никому до нее нет дела. Я пялился сквозь стекло, а менты ходили мимо с таким видом, будто я неодушевленный предмет, предмет интерьера.
Положение более, чем унизительное. Вообще, мне кажется, лишение свободы — само по себе достаточное наказание. И совершенно ни к чему подвергать жертву дополнительному унижению. Особенно, когда ты еще даже не осужден. Просто задержан. Но я для них уже не человек.
— Эй, гражданин начальник! — я постучал по стеклу, пытаясь привлечь чье-нибудь внимания. — Дайте хоть покурить!
Но успеха мои действия не возымели. Я просто сел на скамейку и стал ждать. Не будут же меня вечность тут держать. В конце концов, кормить заключенных ведь положено. Не мрут же они с голоду.
Когда я уже потерял всякую надежду, дверь, наконец, открылась.
— Гражданин начальник, — обратился я, — дайте сигаретку.
— Потом, — буркнул мент. — На выход.
