— Ну что ты делаешь! — сказала она, вырываясь и снова направляясь к столу.
Я шел за ней следом.
— Никого же нет.
— Ну, как ты не понимаешь! — она вспыхнула, — я так не могу… Нолли же мне как сестра. Да что я…
— Но я не люблю Нолли. Я люблю тебя.
— Ты с ума сошел? Она твоя жена.
— Кто тебе сказал?
— Что?! — Изольда возмущенно распахнула и без того огромные глаза, — что я слышу, Мартин? Ты увез девушку от родителей и не женился на ней? Кто ты после этого? Как же ты мог?
— У нее есть муж, — сказал я, теряя терпение, я был готов ей все рассказать, лишь бы она не смотрела на меня с таким презрением.
Изольда как-то сразу сникла и отвернулась.
— Всё равно это ничего не меняет. Она же тебя любит.
— А ты?
— А я просто старая одинокая женщина, вот и всё. А ты дразнишь меня…
— Ну что ты говоришь! — я повернул ее к себе, чтоб заглянуть ей в лицо, но она всё время отворачивалась, — скажи, скажи прямо, разве ты не поняла тогда, что мы созданы друг для друга?
— Поняла, — вздохнула она, — я это еще раньше поняла. Только не нужно ничего этого. Ничего у нас не получится.
Послышался скрип двери и легкие шаги Нолли.
— Ну, хочешь, я скажу ей? — спросил я.
— Ну, как ты можешь!
Когда Нолли заглянула на кухню, мы уже стояли в разных углах. Она была хорошенькая, голубоглазая, с золотыми локонами и белой бархатной кожей. Но самое ужасное, что она ни в чем не была виновата, а виноват был только подлый Энди Йорк, который сбежал с ней просто назло одному гнусному типу, который ударил его плеткой по лицу.
— Изольда, дай мне коня, — сказал я, глядя в пол, — мне нужно в лес.
— Коней нет, — ответила она, тоже не поворачиваясь, — Ольвин забрал обоих.
*********************************************************
*******************************
Я пошел пешком, впрочем, это было и лучше, потому что мне предстояло лазить по пещерам, а такого роскошного коня было страшно оставлять надолго одного.
К полудню я подошел к Сонному озеру, в те места, где встречался с моей тигрицей. Только тогда была осень, опавшая листва, серое небо, талый снег… и была она.
— Ты мне все перепутала, — говорил я ей, погружая пальцы в белую шкуру, — я уже не знаю, чего я хочу! Я люблю тебя… Но я же не могу жить с тобой в лесу! Я поэт, я музыкант, мне нужна публика, люди… много людей! Понимаешь?
И я видел в ее зеленых глазах пронзительное одиночество, которое выворачивало душу наизнанку
Больше я ее не встречал. Никогда. Она отпустила меня, а я сам не знал, хочу ли я этого! Я опять метался по лесу, искал ее целыми днями, кричал, ломал ветки, бил кулаками землю. Я почему-то был уверен, что никогда уже никого не полюблю, кроме нее. Да разве могла хоть одна женщина с ней сравниться? В каждой женщине есть что-то от кошки, но в кошке собрана вся женственность, какая может быть.
Помню, на третий день бесплодных поисков я был похож на живой труп. Темнело. Я уныло брел из леса к замку. Проходя мимо тех четырех окон, которые никогда не горели, и за которыми прятался барон Оорл, я заметил, что туда кто-то карабкается по стене. Очевидно, не один я страдал любопытством в этом замке.
По узкой спине и черным локонам я даже в темноте узнал Нарцисса. И не удивился ни капли. От этого типа с алмазной серьгой можно было ожидать чего угодно.
Он свалился, не дотянувшись до подоконника, и так и остался сидеть в липкой жиже, потирая ушибленное колено и тихо постанывая. Я подошел поближе.
— Вам помочь?
Нарцисс обернулся.
— Это ты, Энди?
— Скорее, это мой труп.
Он пожаловался.
— Проклятая стена! Представляешь, третий раз падаю!
— Зачем вам это надо?
— Он негодяй! У него от меня какие-то тайны! Три часа оттуда не выходит!
Нарцисс встал и к моему удивлению опять направился к стене.
— Подсади-ка меня.
— Может, хватит?
— Подсади, я сказал!
Он карабкался и падал с непостижимым упорством. У него уже дрожали руки и ноги, окоченели пальцы и промокло всё, что может промокнуть, но он снова вставал, потирая то колено, то локоть, и шел к стене. Я понял, что этот упрямый мальчишка успокоится только тогда, когда свернет себе шею. По-моему, он уже просто отупел от своего упрямства. В очередной раз я не выдержал и отодрал его от стены.
— Хватит!
— Не твое дело!
— Да перестань же, это безнадежно!
— Он негодяй!.. Пусти меня!
— Ну, куда ты лезешь, черт возьми! Посмотри на себя! Посмотри на свои руки!
Боюсь, мне не удалось бы его уговорить, и он все-таки свернул бы свою лебединую шею, если бы прямо над нами не распахнулось окно. Черное окно.
Мы молча попятились в лопухи и присели на корточки. Из окна вылез человек. Он был в капюшоне и двигался очень ловко, словно всю жизнь только по этой стене и лазил. Человек спрыгнул на землю, жижа чавкнула под его сапогами, не глядя под ноги, он быстро скрылся за углом. Потом мы слышали только конский топот.
— Ах, вот как, — прошептал Нарцисс, — а я, значит, ничего не должен знать? Энди, помоги мне.
Он еле встал и еле шел, ноги у него не сгибались, длинный шарф размотался и волочился по земле. Я проводил его к нему в покои. Нарцисс сбросил грязную куртку на пол, самолично снял сапоги и, шлепая мокрыми носками по паркету, принес из буфета бутылку вина и два бокала.
— Давай согреемся?
Я согласно кивнул. Вино было крепкое и сладкое как конфета, оно сразу разлилось по уставшему, измученному телу и закружило больную голову.
Мы сидели на полу и сушили у камина ноги. За окном было уже совсем темно, там был черный, мокрый лес, серое небо над ним, и ни одной звезды в нем. И я вдруг услышал мелодию этого леса и этого старого мрачного замка, которая давно уже зрела во мне, но никак не могла вырваться наружу. К ней не было слов, да и не могло быть, просто грустная мелодия, в которой всё. Это было озарение. Божественное. Непредсказуемое. И оно означало, что я уже со всем смирился, осталось только положить эту историю на нотные знаки и забыть.
Душа моя не умела долго страдать, любая мука превращалась, в конце концов, в стихи или музыку, обретала вполне материальное воплощение, которое можно подержать в руках, смять, порвать, передать другому или выбросить на помойку.
Я подошел к окну, чтоб еще раз взглянуть на черный лес. Теперь все это было уже в прошлом. Я смирился, я от нее отрекся, я больше не буду искать ее и ждать, зачем она мне со своим диким лесом, со своим вселенским одиночеством, со своей тигриной любовью? Только сердце еще щемит, а руки хотят обнять ее, но это пройдет.
— Как поживает твоя тигрица?
Я вздрогнул, мне показалось, что этот тип читает мои мысли. Он спрашивал так, словно всё про меня знает.
