только они: он и Сашка Поляков. А ещё он вдруг испугался, что Поляков уйдёт. Оставит Стёпку одного, с его паникой, беспомощностью и абсолютной неспособностью чего-либо предпринять.
— Я не знаю, Стёп.
Вид у Сашки был не то, чтобы равнодушный, скорее, его волновали какие-то другие мысли, что-то своё, что было для него сейчас важнее. И Стёпкины заботы и тревоги его не касались. Они ведь даже друзьями никогда не были. С чего бы ему вникать в Стёпкины страхи. И всё-таки Сашка не ушёл, поднял голову и ободряюще улыбнулся.
— Послушай, может быть, Ника уже дома. Ты к ней заходил? Ну после того, как она ушла?
— Не заходил, — Стёпка покачал головой. — Да она бы и не успела вернуться. Я тебе говорю, она с этой Леной пошла, потому что та ей наплела чего-то про Шорохова. Что он её ждёт внизу.
— Ну так, может, она с Киром. Кира дома точно нет, я минут пятнадцать назад к нему ещё раз бегал, — Сашка осёкся, в глазах мелькнуло что-то, похожее на сочувствие, хотя Стёпка уж совершено точно не нуждался в сочувствии Полякова. — Извини, — пробормотал Сашка, опуская голову. — Я понимаю, что тебе это может быть неприятно, но они… Ника и Кир, они и правда могут быть вместе.
Ревность опять полоснула Стёпку, звонко хлестнула по лицу, и в глазах потемнело — а что, если Поляков прав, а он, как дурак, а они просто… И обида, от которой он, казалось, смог отделаться, вернулась снова, закружилась вокруг него, воздух наполнился злыми и презрительными насмешками. Неудачник. И кому уступил? Гопнику необразованному. Который двух слов связать не может. Который…
Нет!
Нет. Стёпка нашёл в себе силы остановиться. Это уже было. Ещё какой-то час назад он сидел у себя в комнате и жалел себя, как последний кретин. Предавался страданиям из-за неразделённой любви, думал только о себе. Идиот. Вместо того, чтобы удержать Нику, чтобы пойти с ней, да хоть просто за ней. И теперь вот…
— Хорошо, — Стёпка взял себя в руки и почти спокойно посмотрел на Полякова. — Пусть так. Может, ты и прав. Ну… что они вместе. Даже пусть так и будет. Только… только какого чёрта Шорохов тогда эту Лену послал. Почему он не к тебе обратился? А?
— Ну, во-первых, я на учёбе был в это время, — голос Сашки звучал ровно и неторопливо, и Стёпка с удивлением отметил по себя, что в способности сохранять спокойствие и трезвость ума Полякову не откажешь. — А, во-вторых, — тут Сашка чуть запнулся. — Во-вторых, Кир вообще очень непредсказуем. Мог и эту Лену попросить. А, в-третьих…
— А, в-третьих, — перебил его Стёпка. — Я труп её нашел на шестьдесят девятом. Вот уж совпадение так совпадение.
— Ну может и совпадение.
— Ты рехнулся совсем? Да? — Стёпка почувствовал, как лицо заливает краской, кулаки непроизвольно сжались. — Ты видел, что там, на этом шестьдесят девятом? Там какие-то катакомбы загаженные, мусор, грязь, вонь. Ты там вообще когда-нибудь бывал?
— Нет, — Сашка пожал плечами. — Но мне и не надо там бывать, чтобы представлять, что там может быть. Это же притон для всей местной гопоты. Там всегда по вечерам и выходным собираются, я это знаю. Ну… для разных там делишек. Наркотики, драки. И убийства, наверно. А Лена эта, она же с Татарином встречалась, ну проводила Нику к Киру, сама пошла к своему дружку, может, не поделили они чего, и Татарин…
Сашка вдруг замолчал, резко, словно ему кляп в рот сунули, и побледнел.
— Татарин…
— Татарин? Какой ещё татарин?
— Он же… — Поляков опять замер, потом махнул рукой. — А! Всё-равно это уже не секрет. Татарин — это отморозок один, кличка у него такая, но не суть. Это он в Павла Григорьевича стрелял. Он и подельник его — Костыль. А их кто-то нанял. Сверху. Савельев с Литвиновым здесь две недели это выясняли. А Лена Самойлова… она же…
— Горничная Рябинина, — закончил за Сашку Стёпка.
Они уставились друг на друга, молча, переваривая то, что только что вдруг дошло до обоих.
— Не мог Кир эту Самойлову попросить, — хрипло выдохнул Сашка. — Шорохов хоть и чокнутый, но такое уж точно не стал бы делать. И Ника… как она-то согласилась с ней пойти?
Поляков окончательно стряхнул с себя полусонное спокойствие, которое уже начало раздражать Стёпку, отринул какие-то свои, одолевающие его мысли и теперь собрался, закусил губу и что-то лихорадочно обдумывал.
— Она, Лена эта, Нике фотку показала, — вдруг вспомнил Стёпка. Нащупал в кармане тонкий пластик, вынул и сунул Полякову под нос. — Вот. Сказала, что ей Кир это дал.
При виде фотографии Сашка напрягся и ещё больше побледнел. А потом медленно проговорил:
— Кир сказал мне, что он… что он Никину фотку спёр из кабинета Павла Григорьевича, ну в тот раз, когда мы приходили. А потом он её потерял. На станции, где в Савельева стреляли. Он мне говорил. Я, конечно, не знаю, та это фотография или нет, Кир сказал — маленькая фотка, как на документы. А эта…
— На документы и есть, — растерянно проговорил Стёпка.
— Чёрт! — Сашка взъерошил светлые волосы. — Ты, наверно, прав. Ника в опасности. И Кир… Кир тоже. Скорее всего, они оба попали в ловушку. Пошли!
Стёпка удивлённо смотрел на Полякова. И в голову полезли совершенно неуместные в этой ситуации мысли. Он вдруг подумал, что Сашка — красив. Что у него правильные и приятные черты лица, он хорошо сложен. Странно, но Стёпка Васнецов, всегда обращавший внимание на внешность, никогда не думал о Полякове с этой точки зрения. И если бы его кто-то спросил ещё вчера: «А что, этот Поляков, симпатичный?», Стёпка бы, не задумываясь, презрительно фыркнул. Слизняк, с вечно опущенными глазами и сжавшийся от страха — симпатичный? Нет, конечно. И вроде бы ничего не поменялось — те же волосы, глаза, подбородок, те же пухлые, как у девочки, губы. И тем не менее, перед ним сейчас стоял другой Сашка. Спокойный и решительный. И этот новый Сашка был именно красив.
— Ну что ты?
— А… ну да…
Они быстро зашагали по коридору к лестнице. Сначала шли молча, потом Сашка