скупился. Напустил бы на себя загадочность, бросил насмешку, с видом превосходства. Но Поляков ничего такого не сделал. Он просто стоял и смотрел на Стёпку — без издёвки, без выражения «ты меня шпынял, а на самом деле». И за это Васнецов почувствовал к этому новому Сашке что-то похожее на благодарность.
— Так значит и ты, и Шорохов, всё это время…
Сашка опять кивнул, потом оторвался от стены, видимо, собираясь куда-то идти.
— Погоди! — Стёпка внезапно вспомнил. — Погоди, Саш. А Кирилл, он где? Тоже тут?
— Кирилл? — Сашка остановился. — Я не знаю, где он. Вообще, Кир должен был на смену прийти, уже час как. И куда-то делся. Я даже к нему домой бегал, потому что Анна Константиновна из-за него Катю не отпускала. Но его и дома нет. С утра уже не было. Мне так его мама сказала.
— Вот, чёрт! — все эти метаморфозы с Поляковым, внезапные воскрешения убитых и казнённых тут же вылетели у Стёпки из головы. На первый план вышло то, зачем он, собственно говоря, сюда и пришёл. В поисках своего отца, вспомнив, что мать сказала ему, что тот сегодня будет целый день в больнице на пятьдесят четвёртом. А отец был нужен и нужен как никогда, потому что Стёпка чувствовал — происходит что-то страшное. Прямо сейчас происходит. С Никой.
— А что? — поинтересовался Поляков. — Зачем тебе Кирилл?
И внезапно Стёпка понял, что ему больше не к кому идти за помощью, кроме как к Сашке. К презираемому всеми стукачу, который внезапно открылся с неожиданной стороны. Понял и принял решение. Потому что то, что он только что видел на заброшенном шестьдесят девятом этаже, было намного важнее старых обид, потому что времени было мало, и потому что Никиному отцу, да и его собственному отцу тоже было не до него, не до Стёпки. И не до Ники. А значит сейчас им придётся самим как-то помогать себе.
— Саш, послушай, — Стёпка заговорил, стараясь как можно быстрее и полнее изложить суть. Начиная с того момента, как к Нике пришла эта развязная девица, Лена Самойлова. И позвала её вниз, к Кириллу Шорохову. На шестьдесят девятый.
* * *
Про шестьдесят девятый Стёпка догадался сам, потому что больше Шорохову звать Нику было некуда. Тайно звать. Вот так, подсылая сомнительную девицу с Никиной фотографией в кармане.
Правда, пока Стёпка бежал до лифта, пока ждал его, перетаптываясь от нетерпения с ноги на ногу, пока ехал вниз, в голову пришли сомнения относительно причастности Шорохова ко всему этому, но вот то, что Нике грозит опасность — эта мысль почему-то засела крепко, и чем ближе он приближался к шестьдесят девятому, тем больше его охватывал страх.
На самом шестьдесят девятом, как и на любом заброшенном этаже, лифт не останавливался, поэтому Стёпка спустился до семидесятого и почти бегом скатился по ближайшей лестнице на этаж ниже, пробежался по широкому коридору вглубь и, достигнув кольцевого прохода, который отделял жилую зону от общественной, в нерешительности замер. На нижних этажах Стёпка Васнецов бывал, в гостях у одноклассников или с родителями, правда, пусть и не так низко, но это не имело значения — все жилые этажи, которые начинались сразу под ярусом интерната, были организованы одинаково, да и сам их интернат был собственно калькой жилых уровней. Так что заблудиться здесь Стёпке не грозило, вот только… где искать Нику?
Сначала он по инерции двинулся к центру, но очень скоро сообразил, что горничная Рябининых вряд ли повела бы Нику туда. Здесь всё было выломано, и вся середина этажа, где некогда наверняка располагались столовая, какой-нибудь кинотеатр или спортзал, магазинчики и игровые площадки, сейчас представляла собой пустое пространство с лесом несущих колонн и несколькими уцелевшими стенами, в основном тоже несущими. Прятаться на этом со всех сторон просматриваемом пятачке было глупо, и потому Стёпка, вздохнув, повернул назад, к лабиринту жилых отсеков, опять пересёк кольцевой проход и углубился в один из коридоров.
Здесь было темно, аварийного света, который более-менее сносно освещал середину этажа, не хватало. Под ногами что-то хрустело, иногда противно чавкало, пару раз Стёпка наступил на что-то мягкое — раздумывать, что бы это могло быть, не хотелось, и Стёпка предпочитал не думать, — а один раз ноги коснулось чьё-то теплое, маленькое тельце, тихо пискнуло и юркнуло в спасительную темноту. Но хуже всего была, конечно, вонь. Она просачивалась из всех щелей, противно щекотала ноздри, дотрагивалась грязными липкими пальцами до лица, и эту вонь нельзя было стряхнуть, она переплеталась с собственным Стёпкиным потом и Стёпкиным страхом, а иногда, когда Стёпка заглядывал в очередную комнатушку, силясь хоть что-то рассмотреть в кромешной тьме, бросалась прямо в лицо, выбивала слёзы из ничего не видящих глаз.
Стёпка вспомнил рассказы Ники про ту ночь, которую она провела здесь, в одном из отсеков, и потом ещё почти целый день, когда они с Марком ждали Кира в надежде, что тот приведёт Павла Григорьевича. Ника тогда что-то говорила про неработающие туалеты, которыми всё равно какие-то идиоты продолжали пользоваться, и про отключенную вентиляцию, но одно дело слушать чужие рассказы, а другое — испытать самому. Стёпка остановился и прислушался: вентиляторы действительно не гудели, спёртый и затхлый воздух давил со всех сторон, и временами Стёпке казалось, что он не идёт, а плывёт, раздвигая руками тяжёлые удушливые волны смрада.
Но даже несмотря на это Стёпка шёл вперёд, угрюмо и педантично заглядывая в каждый отсек, в каждую квартиру, в каждую комнату, время от времени крича:
— Ника! Ника, ты где?
Почему-то он не думал, что здесь можно на кого-то наткнуться, и что эта встреча может оказаться не только не очень приятной, а совсем неприятной, если не сказать — опасной, он был сосредоточен только на одном: найти Нику и найти её как можно быстрей.
Ники нигде не было, но Стёпка упрямо продолжал поиски, натыкаясь на сломанную мебель, запинаясь о горы мусора и ругая себя за несообразительность — он не догадался оставить хоть какую-то метку на том месте, с которого начал. Временами, то ли от вони, то ли от усталости, он думал, правда, вскользь и как-то равнодушно, почему власти не закрыли этот пустой этаж, ведь это же рассадник криминала (так говорил отец), но Стёпка
