разумное воспринять. Всё ли андархский боярин вождю твоему поведал про себя и про нас?
– Всё не всё, но довольно.
– Довольно, чтобы добрый народ злой смертью губить?
– Не слыхали мы про добрый народ. Только про смутьянов, вставших на благодетеля.
Старуха цокнула языком. Помолчала. Парни враждебно поглядывали на Смешку. Витязь не боялся, это их раздражало.
– Мы от вас, андархов, благодеяний без счёта приняли, – усмехнулась старуха. – В самую старину, когда вы нас гнали с благословенных земель. Когда священных лебедей на вертелах жарили, а симуранов ради шкур убивали. От тех милостей мы за Светынь кровавыми тропками утекли. А кто не утёк…
Сбывались самые глухие и тёмные Смешкины подозрения.
– Так вы – от Прежнего корня?
– Тот корень глубоко в землю погрузнул. Чувары мы. Память храним.
…Вот, значит, о чём шептало чутьё, вот о чём он пытался предостеречь воеводу, но не умел дать весу словам… Витязь сощурился на дальние горы, чуть видимые южнее Дымной Стены. Тотчас привиделись лёгкие точки, мелькнувшие в облаках. «Щенков, значит, для ловли. А как не вышло, вздумал головы наследных врагов новому царю поднести…»
– Да, – сказала старуха, подметившая его взгляд. – Здесь последний дом для нас и для них. На этой земле наша жизнь или смерть.
Шегардайские наследники обитали всё в тех же палатах, куда их поселили детьми. Эрелис упорно отказывался покидать отнорок, трудно вмещавший ближников, стражу, комнатных девок.
– В отеческом городе новый дворец на старом подклете воздвигли, – откладывала «Взятие Левобережья» царевна Эльбиз. – Найдём ли камору, где подземный ход наружу прорыт?
Молчаливый Эрелис поднимал глаза от дуплины, всё более походившей на родовую божницу:
– Найдём.
– А каменьем заложен…
– Там я хозяин буду. Пробьём.
– Там котляр державствует, Инберн Гелха. Всю челядь, поди, привёл под себя. И не прогонишь, чтоб не обидеть.
– Зато стража наша будет. Придумаем, как холопей Инберна обойти.
Нынче царевна выплыла из палат разубранная, как пристало высокородной девице. В парче, в собольей душегрее, в зелёно-синем венце с бисерными рясами, скромности ради спущенными на глаза. И вестимо, не одна. Со стайкой комнатных девок, об руку с красной боярыней Алушей, при братнином советнике Мартхе и грозной охраннице Нерыжени. Впереди женства, яростно бряцая посохом, шествовал исполненный важности Фирин. Идти было полтора шага – коротким ходом от двери до двери, – но да узрит всякий встречный, что не мужи́чка какая до соседки за горлодёром бежит. Царевна к царевне гостевать пово́лила выйти!
Стражи у входа в хоромы праведной сестрицы отдали почёт начищенными бердышами. Распахнули высокую дубовую створку.
Фирин громыхнул посохом, дал волю набатному голосу:
– Добродетельная Эльбиз, дитя Эдарга, Огнём Венчанного, щитоносца северной ветви! Наследница славного Ойдрига, сокровище Андархайны!
Здесь он не боялся кого-то смутить великими зыками. Андархские царевны – дочери воинов. Они хотя исполнены кротости, но робкими не бывают.
Змеда, как пристало младшей, встретила Эльбиз в передней. Поклонилась, насколько позволяло дородство. Обняла, повела во внутренние покои. Праведным за обычай беседовать без холопок, шепотниц заугольных. Слугам место в людской, подале от задушевных откровений и тайн.
Передняя Змеды была, как всегда, безупречна, входи владыка Хадуг, входи старший брат Гайдияр. Однако за покойными дверьми гостью встретила безалаборщина. Скрыни стояли настежь разинутые, на шерстистых коврах пестрели полавочники, на полавочниках россыпями – вынутое из скрынь. Змеда выбирала, что сразу взять в Шегардай, что покинуть до времени.
Одежды стопами.
Шитьё, меха, льны, нестареющая посконь.
Ларцы, бархатные мешочки, искрящиеся коробочки…
Эльбиз метнула взглядом: жаль, оружия не видать. Даже узенького сайхьяна для ношения в волосах или в поясе, как пристало беззащитным царевнам. Зато отдельно от прочего – нарядные андархские гусли. Зримо старые, с провисшими струнами. Подле вагуды переливался белым льдом гребень просватанного. Был он дивного и чуждого дела, даже с виду увесистый, на густую, сильную голову… удивительно чистый, ни пятнышка черноты, какая заводится на серебре.
Эльбиз, старшая в лествице, имела здесь право на всё. Забирай любую прикрасу, младшенькая словечка не молви. Лебедь потянулась, взяла гребень:
– Братец Злат точно такой в дикоземье увёз…
Змеда улыбнулась:
– Мы храним этот гребень чуть не от Первоцаря, как память побед. Увы, Злат не был признанным сыном. Для него я велела сделать подобие. Мне назвали лучшего среброкузнеца…
Эльбиз подбросила гребень, удивилась:
– Это не серебро!
– Это серебрец, – кивнула Змеда. – Никчёмный промысел никчёмного племени… так принято говорить. Цена ему – безногая белка, но изящество, сама видишь, несравненное. Если полюбился, владей, сестрица. Мне-то уж милого не привечать.
Сенная девка взбила подушки, раскинула браную скатерть, поставила угощение. Она была такая же темноволосая и полнотелая, как хозяйка. Гостья даже знала её по имени: Вагурка.
Эльбиз так и сяк вертела гребень, любовалась, пробовала пальцем длинные зубья. Чем не сайхьян, оберег чести?
– Моё замужество, – сказала она, – пребывает в руках владыки и брата. А ты… ты по воле Коршака девичество длишь?
Змеда продолжала улыбаться, но как-то сразу стало заметно, что она годилась Эльбиз в матери.
– И так можно сказать… Дочкам младших царевичей непросто свадьбы дождаться. У сердитых отцов с женихами то дружество, то вражда, то кого-нибудь смерть наглая постигает…
Эльбиз повернула гребень зубьями вверх.
– Ты, сестра, многих знаешь, многое видела. Брачений праведных посмотрела… – И выпалила: – Бывало ли когда у почёта, чтоб свёкор… к молодой невестке… мосточек мимо сына мостил?
Змеда задумалась.
– Сама я о таком не слыхала. Хотя всякая ветвь исстари своим домом живёт, и кому ведомо, что творится за стенами высокими? Вот о страсти взрослого сына к юной мачехе песни, помнится, пелись…
– То песни. А предание праведных? Дееписания родовые?
– В дееписаниях Ваан все морщинки разгладил, до него не разглаженные.
Эльбиз скривилась, как от несвежего:
– Ну да. Отец сына казнил – «в то лето умер царевич». Ваану верить, праведные всегда единой рукой, а с жёнами живут в неразлучье, «пока днями не насыщаются»! – В свете жирников серые глаза блеснули кинжальными отсветами. – Знать хочу, сестра! Теми жёнами, как и нами, украины державы крепили! Думать велели о чести мужей с братьями! Пока мужья пригульных плодили, что и Ваану не вымарать!..
Змеда смотрела почти испуганно.
– Я Орепеюшку о любви супружеской пытала, – со страстью продолжала Эльбиз. – Хотела разведать, есть ли у простого люда сердечное счастье, нам возбранённое!.. Вот, узнала, как чистое дитя за две коровы на поругание отдали. Сказали, стерпится – слюбится! А там свёкор…
Змеда выставила ладони:
– То, душа моя, смерды, глядящие в землю. Все их помыслы – были б щи горячи да мясом удобрены. Праведное брачение величественно и священно…
Лебедь сдавленно зарычала:
– Вся разница, что
