— Да, Макс и нас с Ринслером ненавидел, — усмехнулся мужчина и только тут понял, что только что ляпнул. Злобно сжал челюсть, понимая, что сейчас снова придется врать. Но врать не пришлось. Прошло несколько секунд, а со стороны девушки не последовало никакой реакции.
— Вижу, ты не удивлена, — заключил Лекс. Глупо было думать, что она не знает. Земля слухами полнится.
— На счет чего? — не поняла Олиф.
— На счет нас с Ринслером, — прозвучало это так странно, как будто они не бывшие друзья, а бывшие любовники.
— Только глухой не знает. Или слепой.
Видимо она настолько привыкла к тому, что они бывшие друзья, что даже не обратила особого внимания на его фразу.
— Ну давай, спрашивай, — вдруг раздраженно сказал мужчина.
— Что?
— То, что ты хочешь спросить.
Олиф даже интересоваться не стала, как он догадался. Но он был прав: вопрос она действительно хотела задать, и не один.
— Почему? — В глубине души она понимала, что не стоит этого делать. Но другого шанса, возможно, уже не будет, поэтому девушка решила рискнуть. В голосе почему-то прозвучали нотки отчаяния.
— Что почему? — ради приличия спросил мужчина, хотя прекрасно ее понял.
— Почему ты не вернулся?
Лекс упрямо вздернул подбородок.
— Все мы совершаем ошибки.
Олиф поджала губы. Прохладная стена неожиданно помогла справиться с кашей в голове.
— Неужели… неужели одной ошибки не достаточно?
— Одной ошибки? — не понял мужчина.
— Да, ошибки. Твоей ошибки.
— О чем ты?
— О причине, по которой тебя судили Кровавым законом.
Лекс вздрогнул, как будто только что получил хлесткую пощечину. В этот момент Олиф поняла, что задела не просто за живое, а за самое потаенное и самое больное.
— Почему ты здесь, Лекс? — тихо спросила Олиф.
Она прекрасно видела, как он сжимает кулаки, как сильно он стиснул челюсть, как обреченно прикрыл глаза. Видимо надеялся, что она не заметит.
— Давай оставим это.
— Ты же хотел поговорить, так давай поговорим.
— Мы не будем об этом говорить.
— Скоро сюда прибежит Ринслер, и одним Берегиням известно, что он сделает. Можно считать это исповедью.
— Плебейка, — раздраженно попытался воззвать к ее разуму Лекс, — ну почему ты всегда пытаешься залезть туда, где тебе не место?!
— Может, это мое призвание? — слабо улыбнулась Олиф. — Мы же все попали сюда за что-то, но кто-то ведь действительно не виноват…
— Ага, — саркастически поддакнул мужчина, — в этой пустыне все не виноваты.
— И ты?
— Нет. — Лекс провел грязными ладошками по лицу. — Я виноват.
— В чем?
— В том же, в чем и ты. В убийстве.
Олиф вздохнула. Если он решил что-то не рассказывать, его даже пытать бесполезно — ни слова не скажет. Девушка замолчала. Просто не знала, что еще тут можно сказать. Помутнение рассудка прошло, и она снова возвращалась в темную, безжизненную реальность. Тяжело и медленно, но разговоры действительно помогли.
Лекс тоже молчал. Так они и просидели некоторое время. Мужчина внутренне пытался побороть злость за то, что плебейка затронула эту тему. Единственный человек, с кем он это обсуждал, был Ринслер. Они говорили об этом год назад, и с тех пор утекло слишком много воды. Лекс поклялся себе, что больше никогда и ни с кем не станет поднимать эту тему. Но жизнь просто обожала преподносить ему сюрпризы.
В какой-то момент он понял, что держать все это в себе — невыносимо. Как будто тугая веревка сжимает горло, а табуретку под ногами давным-давно выбили, и ты вынужден болтаться на крючке, словно кукла, и терпеть все это, пока тебя не разорвет на части.
— Это произошло два года назад, — начал Лекс и слабо усмехнулся, заметив, как Олиф вздрогнула от неожиданности. — Я родился в семье Перводружинника, а это там, за Песчаной Завесой, дает кучу привилегий. Да ты и сама знаешь. Мне было восемнадцать и я готовился принести Клятву, готовился пополнить ряды полноценных воинов, готовился к своему первому походу. Что б ты знала и не имела никаких иллюзий, все Перводружинники — избалованные сволочи. У них только одно жизненное кредо — разврат и похоть. Они не гнушаются ничем, даже самым отвратительным.
— Зачем ты мне это говоришь? — против воли скривилась Олиф.
— Запомни это. У Перводружинников нет таких понятий, как «честь» или «совесть», есть только: «хочу, а значит, получу». Мне казалось, что я не похож на них, ведь у меня было то, чего не было у остальных — у меня был друг. Он, вернее она, не давала мне свалиться в яму. Я так думал. Но, в сущности, все мы одинаковые. Я начал срываться на всех подряд. Просто потому, что мне нравилось смотреть, как они начинали лебезить. Пытались угодить. В конце концов, это вошло в привычку…
Он на секунду прервался, а затем с горечью спросил:
— Ты действительно хочешь знать, почему я здесь?
Олиф медленно кивнула.
— Однажды злость стала невыносимой, неконтролируемой. И я сорвался на собственном брате.
— Брате? — ошеломленно переспросила девушке.
— Дик. Его звали Дик.
Лекс дал ей время осознать все, что она только что услышала.
Брат. Родной брат. Не сальный Перводружинник, который пытался изнасиловать твою сестру, а брат — человек, который должен быть тебе дороже всех на свете. Твоя кровь и плоть. Тот, за кого ты несешь ответственность на всю свою жизнь. Олиф молчала долго, очень долго. Мужчине на секунду показалось, что она сейчас встанет и убежит, но девушка заговорила дрожащим голосом:
— Лекс… неужели после этого ты смог так поступить с Ринслером?
— Как — так? Думаешь, я не пытался вернуться? Еще как. Но к Песчаникам так просто не попадешь, они выходят только ночью и собирают Изгнанников, не важно каких — живых или мертвых. А после побега они вообще перестали появляться наверху. Я искал и живых и мертвых по всей пустыне, два месяца искал, но за все это время не появилось ни единого Песчаника. А потом я попал на оазис. Ты уже сама знаешь, что там бывает. Так я потерял еще месяц.
— Как это — потерял? — не поняла девушка.
— Очень просто. На оазисе сидят одни сумасшедшие. И у каждого свой психоз в голове. Они придумывают самые изощренные пытки.
— Пытки?
— Да, пытки. О Берегини, не смотри на меня так.
— Как… как же ты это пережил? — выдохнула Олиф.
— Это не так сложно, как ты думаешь.
— То есть, ты все-таки искал Ринслера?
— Да, некоторое время. Но о Песчаниках слишком долго не было ни слуху, ни духу. И я решил, что он уже мертв.
В темнице вновь повисла глубокая тишина. Девушка принялась теребить какую-то оборку платья, прикусив губу, а затем неловко придвинулась поближе к мужчине. Лекс удивленно на нее посмотрел. Она прислонилась лбом к решеткам и прошептала:
