Лица членов Синода помрачнели. Пять оставшихся мужчин не замедлили шага, лишь перестроились, восстанавливая симметрию. Как один, они вынули зажигалки, щелкнули крышечками и пустили искры вверх по штанинам.
Жар загоревшегося Синода ударил Бет в лицо. Девушка прикрыла глаза рукой. Они двигались в том же спокойном темпе, горя, словно чучела в ночь Гая Фокса[9].
Там, где ступали их ноги, земля – тело Выси – пузырилась, шипела и плавилась.
– Я буду! – визжал Высь.
Двое полыхающих мужчин отделились с каждой стороны и направились к кранам. Трубчатый волк бросился на одного, но тот даже не замедлил шага. Пламенеющий венец вокруг него расплавил челюсть твари, и раскаленная окалина закапала на гальку.
Джонни Нафта приблизился к одному из кранов и протянул горящую руку к кабине, почти что в приветственном жесте. Металл вспыхнул, задрожал и погнулся, едва он коснулся его. Оглянувшись по сторонам, девушка увидела других членов Синода, делающих тоже самое, рассредоточившись по стройке, секунда в секунду, с другими кранами.
Бет ожидала, что Высь закричит, но напрасно: двигатели, бывшие его голосом, замолчали. Дитя-Король Кранов умер без крика, но с медленным металлическим шипением, походящим на измученный выдох.
Трубчатые волки скрипели на своих петлях, железные гиганты трещали. Челюсти наезжали одна на другую. Колени выгибались назад, и чудовища валились в пыль.
Бет тяжело опустилась на щебень, рассеянно посмотрев на тело Фила. Рана на ее плече снова открылась, толстовка пропиталась свежей кровью.
Подошел Джонни Нафта. Его пламя, пламя, что запалило Великий лондонский пожар, угасало. Теперь его костюм и кожу покрывал хрустящий серочерный уголь.
– Как мило, что ты подготовила его для нас, – он взглянул вниз, на серое тело, распростертое вдоль горла Выси. Голос сквозил легким сарказмом. – И как точно расположила.
Он присел, поднял тело и бесцеремонно перевалил его через плечо.
Элегантно поднялся на ноги, повернулся на каблуках и пошел прочь. Остальные сошлись к нему. Один из них, как заправский пожарный, нес на плече павшего собрата, капая нефтью на его обгоревшую спину.
Бет скособочилась, чувствуя себя обессиленной, совершенно пустой. Она забыла, как чувствовать, забыла, как стоять. Парень…
Парень с городом в коже был мертв.
Тротуарные Монахи обступили ее. Их мрачные каменные лица сквозили осуждением.
– Я должна была убить его, – прохрипела она. – Должна была вызвать Химический Синод.
– Мы знаем, – голос принадлежал Петрису. – Мы, как никто другой, знаем цену их услуг. – Его каменная маска сложилась в мучительную улыбку.
Бет подняла глаза – выражение выглядело столь неуместно в этом чертовом бедламе, что она ему не поверила.
– Бет, тут кое-кто хочет тебя увидеть.
– Бет? Бет! – глиняная фигура, которую она видела в бою, хромая, проталкивалась между статуями. Вблизи девушка рассмотрела, что там, где керамика откололась, проглядывают куски бледной кожи. Яркая красная кровь – человеческая кровь – стекала из раны на лбу человека, капая на знакомое Бет лицо.
– Бет, – папа опустился рядом с ней на колени. – Пойдем, Бет. Отвезем тебя в больницу. С тобой все будет хорошо.
Бет удивленно посмотрела в его карие глаза, вдруг резко осознав, что ее глаза изменили свой цвет на пестро-серый – цвет лондонского неба.
– Папа? – Она изучала раны отца, ошеломленная его присутствием. Пристальный взгляд девушки упал на стальную балку, которую тот все еще сжимал в руках. – Ты сражался? – недоверчиво пробормотала она. – Медлительный, слабый, чертов человек… и ты сражался?..
Он почти застенчиво кивнул.
– Потому что это была твоя война, – тихо проговорил он. – Потому что я думал, что ты бы этого хотела.
Девушка протянула к отцу руку, и он с благодарностью ее сжал, поднимая дочь на ноги. Несколько секунд ее пальцы стискивали его ладонь.
– Мы не закончили, – сказала она. – Надо еще кое-кого забрать.
Кара лежала там, где Бет ее оставила, уставившись в потолок пирамидальной камеры. Она не проявляла никаких признаков жизни, пока не услышала, что Бет пришла, потом моргнула, и улыбка разлилась по ее лицу.
– Я сделала это, Би, – прошептала она.
– Да, Кара, ты это сделала, – согласилась Бет, не пронимая, о чем подруга говорит.
– Я сделала это… победила. Она держала меня, но и я удержала ее в ответ.
– Угу, – пробормотала Бет, присаживаясь возле подруги.
– Мне было страшно, но я удержала. Я победила. Выбрала, – карие глаза Кары остекленело сверкнули. Она бредила. – Я больше не боюсь, – прошептала она. – Я выбрала.
Бет подсунула руки под Карины плечи и напрягла ноги, готовясь подняться. Она боялась, что Кара закричит от боли, но та, хныкнув, быстро затихла.
– Пойдем, – пробормотала Бет. – Тебя надо подлечить. Есть женщина… или мужчина, или… я не знаю кто, по имени Гаттергласс. Если кто и знает, как тебе помочь, так это…
– Нет! – крик Кары прозвучал в темноте ужасающе громко. Она заозиралась, почти шокированно.
Бет сглотнула, слегка оробев от свирепости во взгляде подруги.
– С меня довольно путешествия вниз по кроличьей норе, Би, – попросила Кара. – Если хочешь меня куда-нибудь отвезти, то отвези домой.
Секунду Кара смотрела на нее с лицом, покрывшимся пятнами ярости, облегчения и неодобрения, потом, к удивлению и бесконечной благодарности Бет, Кара обняла подругу за шею.
– Боже, как я скучала по тебе, Би. Я больше никуда тебя не отпущу.
Бет кивнула. Что еще тут скажешь.
Часть IV
Жизнь улиц, улицы жизни
Главным впечатлением Бет от больницы (а она была здесь всего лишь второй раз в жизни) оказался писк. Пронзительный писк заполнял все вокруг: резиновые колеса скрипели по линолеуму; дети визжали, зовя родителей: повсеместно, сообщая об основных показателях жизнедеятельности на разных этапах ухудшения, пищали машины. Это походило бы на пение птиц на рассвете, если бы не электронный тембр, превращавший все в угрозу.
Она походила взад-вперед возле кровати Кары, потом плюхнулась на виниловый стул и посмотрела на подругу, напоминающую творческий проект шестиклассника: коллаж из марли, бинтов и полиэтиленовой пленки. Комнату заполняла резкая вонь антисептика.
– Врачи связались с твоими предками, – рассказала Бет Каре. – Они уже едут. Твоя матушка наверняка притащит ягнячьи самсы. Мне казалось, ты говорила им, что вегетарианка?
Просвет между бинтами обнажал коричневые овалы ее закрытых глаз. Кара бодрствовала, но не хотела говорить.
Бет стиснула зубы. Как же ей хотелось, чтобы они с Карой никогда не расставались, чтобы вместе обнаружили Рельсовую химеру, фонарных танцовщиц и Короля Кранов: тайный мир, о котором могли бы тихонечко шептаться всякий раз, когда остальной мир ломился бы в к ним дверь.
Это была бы их тайна, одна из тех, что вновь сшивают разорванную дружбу.
Бет немного сползла на стуле, вытащила карандаш и оторвала чистый листочек от медицинской карты, висящей на кровати. Разгладила его на обратной стороне подноса, оставшегося послу ужина, и принялась рисовать.
Она не планировала рисовать что-то конкретное – просто унимала зуд в пальцах, поэтому немного удивилась, увидев появляющееся из-под карандаша дерзкое лицо Фила. С трудом дыша, она продолжила водить грифелем по бумаге. Девушка чувствовала себя обязанной.
Она рисовала Принца Улиц таким, каким он был на самом деле, без обычной лести портретистов. Закончив, девушка расстроенно закусила губу. Что за дурацкий способ вернуть его.
– Бет? – Бет резко подняла взгляд. Карины глаза оставались закрыты. Голос ее был сухим, но изумительно сильным. – Сделаешь мне одолжение?
– Конечно, Кара, чего бы ты хотела?
– Моя пудреница в джинсах – в заднем кармане. Принеси, пожалуйста.
Бет вытащила изодранную колючками одежду Кары из прикроватной тумбочки и откопала пудреницу – тонкий квадратик двухстворчатого пластика. И протянула его Каре.
– Открой, – ее голос оставался спокойным, стерильным, как больничные полы. Но глаз она не открывала.
С трудом сглотнув, Бет почувствовала, что сердце забилось немного быстрее:
– Кара… тебе не кажется, что стоит подождать?
– Открой, – твердо повторила Кара. – Я готова.
С тихим щелчком пудреница открылась, обнажая палетку и маленькое круглое зеркальце.
– Подержи, чтобы я посмотрела.
Бет молча подняла зеркало. Кара открыла глаза.
На мгновение Бет показалось, будто кто-то воткнул ее лучшей подруге нож между ребер. Она видела, как расширились Карины глаза, как лицо девушки скривилось от напряжения. Кара зашипела и стиснула зубы, чтобы не выругаться.
Бесконечное мгновение ее пристальный взгляд блуждал по зеркалу. Она подняла подбородок, поглаживая линии бинтов, дрожащими пальцами прощупывая под ними живые раны, отслеживая линии будущих шрамов. Выражение ее лица, сперва испуганное, уступило место печали. Она выглядела так, словно прощалась. В конце концов, она снова закрыла глаза и откинулась на кровать.
