распушился, потянулся лохматыми нитями – бери и свивай в пряжу.
Марья с улыбкой почесала кошку за ушами.
– Мне бы твои когти, красавица, – вздохнула она.
Теплое пушистое тело ткнулось в бедро с другой стороны, хвост мазнул по пяткам. Кошки одна за другой сходились к Марье, терлись об ее руки, мурлыкали, впивались в камень блестящими коготками. На колени вспрыгнул котенок, увесистый, с бархатными малахитовыми глазами, – все тот же, которого Марья с костяного поля вынесла. Он боднул ее в грудь, беспардонно требуя ласки, и Марья покорно принялась наглаживать его, ненадолго спрятавшись от всех страхов за благодарной кошачьей песней.
Она сама не заметила, как сознание поблекло – сначала исчезло ощущение тяжести на коленях, затем отступили эмоции, потеряв свои имена. Остались только тепло и мягкие пальцы, почесывающие Марью за ушами. И когти, которые так приятно выпустить, потягиваясь и выгибая спину.
На краю зрения мелькнул черный росчерк, и Марья вскинулась, горя желанием поймать и растерзать, и, только прыгнув и свалившись на пол, поняла, что это был хвост. Черный кошачий хвост.
Она же хотела себе острые и крепкие кошачьи когти? Вот и получай. Маленькая благодарность за возвращенные глаза.
Самым сложным оказалось вспомнить, зачем точить когти о камень, зачем тянуть и тянуть из него пушистые нити. Но Марья скашивала глаза на свое тело, с умиротворенной улыбкой привалившееся к камню, и память возвращалась. А вместе с ней и злость.
Когда под кошачьими лапами набралась целая кудель, сознание снова мигнуло, и Марья со стоном заворочалась, ощутив себя гигантской и неуклюжей. Пришлось несколько минут посидеть с закрытыми глазами, прежде чем тело перестало казаться чужим.
Когда она выпрямилась и открыла глаза, кошки уже разбежались, только котенок снова лежал на коленях и довольно вылизывал лапу.
– Спасибо, – прошептала Марья и легко коснулась его носика. Котенок фыркнул и скатился с ее ног, убежал, победно задрав хвост.
Марья коснулась пушистой и колючей кудели, попыталась свить пряжу, но каменные нити раскручивались и выскальзывали из пальцев.
– Позволишь?
Первая из дочерей Полоза, с обрезанными волосами, села рядом, взяла ладони Марьи в свои.
– Просто не сопротивляйся, – голос ее был мягче шелка и убаюкивал, – я научу тебя прясть и ткать.
– Много это времени займет. – Марья несмело улыбнулась. – Почему ты мне помогаешь?
– Потому что я закончила свою работу. – Змеедева подняла на Марью глаза, и в них плескался покой. – Считай это маленькой благодарностью за нити из твоих воспоминаний.
Сознание раздвоилось – Марья и наблюдала за змеедевой, и ее глазами смотрела на себя, растрепанную и изможденную. Кудель текла сквозь пальцы, и кожа расходилась, и кровь смачивала пряжу, грубую и неровную. Марья старалась не вдумываться в происходящее, только помнить о своей цели, пока пальцы все быстрее и быстрее скручивали нити, и те становились все тоньше и тоньше. Зеленое сменялось алым, алое – снова зеленым. Глаза слипались.
В какой-то момент Марье показалось, что по ее рукам бегут огненные ручейки, и она вздрогнула, сбрасывая тяжкую дремоту. Только вот огонь не исчез. Рыжеволосая девушка села к ним третьей, улыбнулась лукаво, и ее мягкие пальцы легли на нить.
– Не оставаться же мне в стороне, раз любимая сестрица помогать пришла!
Тонкая нить быстрее потекла из-под пальцев, становясь тоньше и мягче, и Марья только удивлялась – каменная кудель не кончалась и не кончалась. Сколько она уже так сидит? И течет ли время? Чужое мастерство въедалось в плоть, и Марья упустила тот момент, когда осталась одна, а кончик нити проскользнул меж пальцев юрким змеиным хвостом.
Несколько минут она обессиленно сидела, уронив руки на колени, – кожа, вся в мелких порезах, зудела. Смотав нить в клубок – плотный, гладкий, прохладный, Марья с трудом встала, разминая затекшие ноги. Живот сводило от голода, а пересохшее горло саднило, как во время простуды.
В каменной арке за ее спиной встала хозяйка, и там, где ее угловатая тень упала на шелковый камень, он потемнел, налился тревожной болотной зеленью.
– Ты быстро справилась.
– Это всего лишь нить, – устало и безэмоционально отозвалась Марья, не отводя глаз от клубка в покрасневших ладонях. – А сколько еще кружева ткать?
Хозяйка провела сморщенной ладонью по ее волосам. Кажется, она все еще опасалась Марьи, вернее, осколка навьего царства внутри нее, но милосердие оказалось сильнее.
– Подкрепись и выспись. – Глаза хозяйки горели мягко и ровно, как огоньки свечей. – Одна ночь мир не разрушит.
– Хотелось бы верить.
А более того – отшутиться, закрыться кривой ухмылкой, как щитом, спрятаться – пусть и снова в ледяном кристалле, за чужой спиной. Но пора уже принимать решения самой. И ответственность нести за них – тоже самой.
Например, за решение отдохнуть.
Марья даже не запомнила, что и как ела. Только свернувшись на кровати, отметила, засыпая, тяжесть в животе и ломоту ледяной воды в зубах. К груди она прижимала клубок, а разум, переполненный чужим чародейством, во сне выплетал рисунок кружев, которые она соткет и которые уберегут ее от огня. Посреди ночи ей почудилось, что клубок в руках тает, словно кто-то тянет и тянет за ниточку, разматывая его, виток за витком, но проснуться Марья не смогла. Сон сменился: вот она уже ткет кружево, монотонно стучат коклюшки, а вот – одновременно – бежит за ускользающей нитью, тянется схватить ее, да не может.
Так она и промаялась до утра, а когда проснулась, все такая же изможденная, клубка в руках не было. Только пальцы горели и зудели мелкие мозоли от долгой работы.
А на краю кровати лежал плащ из мелких, плотной вязки кружев, с головой закутаться хватит.
* * *
В медеплавильном заводе было темно, душно и отвратительно пахло. Стоило двери захлопнуться за Марьей, как она тут же расчихалась. Дневной свет пробивался сквозь многочисленные щели в стенах, сквозь маленькие квадратики окон под самым потолком, неровными пятнами ложился на пол. Марья обходила их, ведомая почти детским наитием.
Огромная чугунная печь дышала жаром, на ее стенах еще пузырились капли меди.
Марья подошла к ней, стянула на груди плащ из кружев, и дыхание печи жарко и смрадно дохнуло в лицо.
– Мне нужно залезть внутрь?
В животе ворочался страх. Кружевной плащ сразу показался особенно тонким и невесомым, бессильным уберечь от жара раскаленного металла или от языков огня. Монстр с глазами Марьи скулил внутри, умолял развернуться и броситься прочь, в конце концов, она вовсе не обязана так рисковать, и какое ей, в сущности, дело, что все обратится в прах?
Марья до боли сжала челюсти и
