звука. Старик шагнул к ней, коснулся руки, чтобы ободрить:
– Поверь, это не наказание и не издевка. Только то, что ты сплетешь сама, своими руками, убережет тебя от любого жара. Тебя – но не семена леса внутри, если будет на то твоя воля.
Она внимательно выслушала его, перевела взгляд на ладони, на неровные ногти.
– Забавно выходит, – тихо пробормотала она. – Змея должна оберегать меня, а оберегает навий лес. Тебе не смешно, нет? Мне смешно, да вот смеяться сил нет.
Она помолчала, а потом спросила тихо:
– Если я справлюсь… если ты меня очистишь… это как-то поможет Ане? Ей еще вообще хоть что-то поможет?
Она не смотрела на него, и старик был этому благодарен. Смог бы он хоть что-то ей сказать, если б видел надежду в ее глазах? Он тщательно взвесил все слова, но любое было слишком легким. И все же он сказал:
– Я надеюсь.
* * *
В самой глубокой тьме никогда не остаться одному – к тебе явятся все твои бесы. Вот уж без чьего присутствия Финист точно не чувствовал бы себя покинутым. Не помогало ни зажмуриться, ни заткнуть уши – память, растревоженная лабиринтом, подкидывала образы один за другим, и нечем было от них отвлечься.
Но хуже всего было не это. Ныли плечи – как после долгого, выматывающего полета против ветра, наперекор буре, вот только вместо восторга и удовлетворения все чувства затопила гнилостная тоска.
– Должен признать, это весьма изощренная пытка, – запрокинув голову, произнес Финист, так и не открыв глаза. Зачем? Все равно со всех сторон обступала совершенно одинаковая тьма. – Напоминать о потерях… честно, я и сам не придумал бы для себя мучения хуже!
Он вовсе не ждал, что ему ответят.
– Неужели ты думаешь, что ты такого не заслужил?
От удивления Финист распахнул глаза и тут же зажмурился – перед ним стоял синеглазый витязь, тот, кем он уже никогда не сможет стать. По призрачному телу пробегала глубокая трещина, и она казалась жуткой раной. Раной, которую Финист нанес сам.
Вот только голос ему не принадлежал. Далекий, тихий, он больше походил на шепот эха, чем на голос живого человека. Неужели сама Змея решила-таки снизойти до разговора с ним?
– Я много чего заслуживаю, – горькая улыбка мелькнула на губах, – но уж точно не такой грубой лжи.
Тихий вздох. Кажется, кто-то стоял прямо за его спиной, и его дыхание коснулось волос на затылке, и мурашки побежали по шее.
– Лабиринт не может лгать. Он показывает только то, что есть, даже если ты сам этого не замечаешь.
– Только не говори, что я почти пять лет как не замечаю, что птичья ипостась меня не покинула! – Финист гневно фыркнул и все-таки распахнул глаза, пытаясь найти взглядом Змею, но различая только образы из своих кошмаров.
На краю зрения мелькнула светловолосая девушка – та, чьего имени он не помнил. Сердце сжалось, и Финист заставил смотреть себя в другую сторону. Он не будет поддаваться на такие топорные манипуляции, не будет.
– А разве ты замечаешь то, что добровольно оставил за спиной?
Призрачные узкие ладони легли на плечи, затылка коснулось слабое дыхание. Финист застыл, боясь пошевелиться – боясь то ли спугнуть видение, то ли спровоцировать его.
– Разве ты замечаешь, чем пожертвовал и чем расплатился? Разве вспоминаешь об этом?
– К чему мне лишний груз?
– Но кто ты без своих воспоминаний? Птица? Навья тварь?
Призрак девушки за спиной осыпался колючим инеем, трещина в груди витязя разрослась и разбила его на мелкие осколки. Только боль в плечах осталась. В спину дышало могильным холодом. Медленно Финист обернулся, догадываясь, что увидит позади.
Все свои сделки, все попытки выпутаться, сторговаться с тем, с чем и сталкиваться-то опасно. Он расплачивался легко, заставляя себя забыть потери и лететь дальше – пока не лишился крыльев. В последней сделке он расплатился собой – вернее, остатками себя.
Финист смотрел, улыбаясь через силу, так, что уголки губ дрожали, как снова и снова разворачивался перед ним самый жуткий его полет – через пламя огненной реки. О чем он тогда думал? Не о том ли, что готов отдать что угодно, лишь бы снова стать живым? Он считал – расплатился девчонками, их страхами и болью, но на деле огненная река забрала его крылья. Не сожгла дотла – отрезала, отшвырнула обратно в Навь птицу, выпустив в живой мир бескрылого мертвеца.
Обреченного гнить, проклиная недоступное небо.
Пожалуй, с полной и безвозвратной потерей смириться было б легче.
– Только не говори, – сквозь зубы выдохнул Финист, – что на самом деле есть способ вернуть птицу.
– На самом деле есть.
Голос приблизился, стал глубже, ярче… узнаваемей.
С трудом сдержав звериный стон, Финист оглянулся, волосы хлестнули по лицу.
За его спиной стояла Соколица.
* * *
Ногти скребли по камню, да не нитки за ними тянулись, а мелкие крошки вниз летели. Марья тыльной стороной ладони утерла нос и поморщилась – внутри свербело, а чихнуть не получалось. Камень сиял шелковисто, дразнился, но в руки не давался, пушился только, где Марье удавалось сколоть кусочек.
Глаза кололо, словно песка в них насыпали. Сидеть на каменном полу было холодно, пусть даже очаг и грел один бок, но скала под ним оставалась ледяной, и поджатые ноги затекли. Темная злость разгоралась в груди, монстр внутри ярился, все сильнее и сильнее впивался скрюченными пальцами в камень, до крови срывая ногти. Теперь Марья отчетливо видела его лицо – свое.
И не знала, кого теперь ненавидеть. И что дальше делать – тоже. Только и могла, что всю злость, ярость и обиду на себя же саму направить на камень, черпать в ней силу, раз за разом проскребать борозды и опускать уставшие руки.
Но о шелковый камень даже слепая ярость разбивалась и откатывалась назад волной, только красноватые капли тускло блестели среди перламутровой зелени. Марья дышала с трудом, то и дело срываясь на кашель.
Но если сдастся, если она не справится, то Навь так и продолжит гнездиться внутри, продолжит гноем и гнилью просачиваться в мир, оскверняя и разлагая. Марья вздохнула. И честно призналась себе, что ей плевать на мир, как было наплевать на неоплаканную каменную Аксинью. Но если удастся вернуть Аню, захочет ли она жить в гниющем заживо мире?
Марья чихнула и снова впилась пальцами в камень.
Рядом раздался скрежет – одна из черных кошек пристроилась рядом, щуря мерцающие колдовской зеленью глаза, выгнула спину, всласть точа когти о камень. И тот покорно
