был холоден и завидовал сыну. Мать время от времени исполняла его желания, но в остальном он редко виделся с ней. Всю жизнь, сколько себя помнил, он провел в кузнице и видел только краски раскаленного металла. А теперь он хотел только быть с Геспирой и больше ничего.
Геспира рассказывала ему о мире, о королях и королевах, об их дворцах, о соседях, ссорящихся из-за того, кто у кого украл курицу или утащил дыню с огорода, о простых вещах, и он впитывал это, как солнечный свет. Она пела ему, и он слушал. И был счастлив.
Весной мать Геспиры накрыла голову шалью, взвалила на спину мешок с рассадой и пошла в долину к храму Меридиты. Этот храм был у Меридиты любимым: красивый в пропорциях, укрытый от ветра, окруженный садом, почти таким же прелестным, как сад у храма Проаса. Мать Геспиры пришла к богине за помощью и предложила добавить к ее саду свежих растений. Аккуратно высадила их у подножия храма. Это и были первые из лоз, разросшихся здесь в наши дни. Она ухаживала за ними всю осень и зиму и наделила даром роста, доставшимся от Проаса. Вьюнки, укоренившись, быстро росли, их крохотные усики стали цепляться за стены храма и проникать в щели между камнями, разрушая известь. Увидев, что храм рушится, Меридита велела жрецам выкорчевать растения. Но жрецы не смогли этого сделать, и лозы вырастали всё выше и выше. Фасад стал осыпаться. Меридита пришла сама уничтожить растения – оказалось, что ей не под силу побороть дар Проаса.
В сердцах она пошла к Проасу и потребовала, чтобы тот убрал растительность, но бог отказался. Лозы возле храма Меридиты были не его рук делом. Если она хочет найти решение, пусть сначала найдет причину. Меридита разыскала жрицу Проаса и велела ей убрать лозы, но жрица сказала, что растения засохнут сами собой, когда к ней вернется пропавшая дочь.
Меридита не ожидала такого ответа. Обычно смертные не спорят с богами. На это отважился только один из смертных и за свою дерзость был наказан безумием.
– Твоя дочь? – Меридита не поняла, о ком идет речь.
– Геспира, – напомнила мать.
Богиня удивленно приоткрыла рот.
– А, та прелестная девушка, – вспомнила она. – Ей сейчас хорошо. – Меридита постаралась успокоить расстроенную мать.
– Тогда, надеюсь, тебе тоже будет хорошо с твоим осыпающимся храмом. – Жрица повернулась к богине спиной и вошла в свой дом.
– Полно, полно, – остановила ее Меридита. Она любила своего сына, но свой храм любила все-таки больше. – Выходи, окаянная женщина, – сказала богиня. – Пойдем вместе за твоей дочерью.
И богиня с матерью девушки отправились к пещерам в недрах Священной горы Гефестии.
В кружке теплого света горящей лампы Горреон сидел у ног Геспиры и слушал, как она поет. Девушка пела о каплях весеннего дождя, о зеленой траве, и Горреон слушал, склонив голову.
– Ты будешь скучать по дождю? – спросил он.
– Да, – ответила Геспира.
– И по солнцу?
– Да, – ответила Геспира.
– Ты уйдешь от меня, чтобы вернуться к солнцу и дождю?
– Нет, – ответила она. – Останусь.
Горреон взял ее на руки. Она положила голову ему на плечо, и он обхватил ее широкой ладонью, как мать лелеет свое дитя, и понял, что не может оставить ее у себя.
– Тебя привела моя мать, – сказал он.
– Я сама захотела прийти, – ответила Геспира.
– Она привела тебя прямо из дома или вы сначала заходили в ее храм?
– Мы сначала заходили в ее храм.
– Ты там что-нибудь ела?
– Нет. – Геспира улыбнулась ему в плечо – неужели он считает, что у нее хватит глупости съесть хоть крошку со стола его матери?
Горреон не стал спрашивать, пила ли она что-нибудь. Если она ответит «да», это будет невыносимо, и он не видел нужды спрашивать.
– Пойдем. – Он провел Геспиру по подземным ходам и вывел на склон горы.
Там они повстречали богиню и мать Геспиры. Мать подбежала к Геспире, обняла дочь. Горреон отвел глаза. Отпустил руку Геспиры, но она прильнула к нему.
– Ты беспокоилась? – спросила она у матери.
– Тебя нет уже целый год, – ответила мать.
– Всего один вечер, не больше, – возразила Геспира. Повернулась к Горреону, и тот смущенно потупился.
Он объяснил:
– Здесь, возле Священной горы, время течет не так, как везде. Оно кружится вихрями. Если захотеть, его поток может в мгновение ока унести тебя на целый год.
– И ты захотел? – укоризненно спросила Геспира, и Горреон кивнул. Он мечтал перенести девушку вперед на сотню лет, туда, где мать никогда бы не нашла ее, но передумал.
– Разве она тебе не подходит? – спросила Меридита. Она впервые внимательно присмотрелась к девушке и поняла, что та не только красива, но и умна. Кому нужны умные девушки? – Вот и хорошо, – добавила она. – Мать как раз хочет вернуть ее.
– Она мне очень даже подходит, мама, – сказал Горреон. Меридита с ужасом заметила, что он сердится, и сердится он на нее.
– Но ты же привел ее обратно, – сказала богиня.
– Я хотел отпустить ее. – Горреон повернулся обратно к пещере, но Геспира не выпустила его руку.
– Ну ладно, если нравится, оставь ее себе, – махнула рукой Меридита. – Что мне один храм? Пусть даже и любимый. Обойдусь и без него.
– Я просил привести женщину, которая сама захочет стать моей женой, – напомнил Горреон.
– Я и захотела, – откликнулась Геспира.
– Вот видишь? – улыбнулась Меридита.
– В твоем храме, мама, она ничего не ела, – сказал Горреон. – Что она пила?
Меридита покраснела, как могут краснеть только богини.
– Ничего, – ответила Геспира и подергала Горреона за руку, чтобы он обратил на нее внимание. – Ничего, – заверила она его. – Вылила питье в свою корзинку.
– Ах ты пройдоха! – воскликнула Меридита.
Но Горреон лишь стоял и щурился, как сова на солнечном свету.
– Я сама захотела остаться, – повторила Геспира, и Горреон ей поверил. Геспира распрощалась с матерью и вернулась вместе с ним в недра Священной горы, а вьюнки, посаженные матерью Геспиры, окутали храм Меридиты сверху донизу. Когда Геспира выходила из пещеры навестить мать, лозы ненадолго замирали, но в остальное время росли буйной зеленью, и в конце концов вся известь превратилась в пыль, храм обрушился, и осталась от него лишь груда камней, укутанных зеленой листвой и красными цветами.
Что же до Геспиры и Горреона… Они смертны, но кто знает, как течет время у подножия Священной горы Гефестии? Люди верят, что они живы и поныне, и рудокопы сквозь стук своих кирок часто слышат пение Геспиры.
* * *
История закончилась. Волшебник молчал и лишь с восхищением смотрел на Эддис. Она сидела, скрестив ноги, среди свертков с едой, вполне довольная, но потом под взглядом волшебника слегка смутилась.
– А мать Геспиры? – спросил наконец волшебник. – Она скучала по дочери?
– Со временем привыкла, – ответила Эддис. – Как все матери.
– По другой версии, она потеряла рассудок и бродила по пещерам, без конца призывая свою дочь, и ее-то голос и слышат рудокопы, – добавил Эвгенидес с закрытыми глазами.
– Легенду рассказывают по-разному, – признала Эддис.
– Я и не знал, что рассказчик может вложить в историю так много своей души. – Волшебник привык к сухим научным записям, в которых не слышен голос рассказчика, облекающего суть легенды в другие слова, более созвучные настроению слушателей и его собственным взглядам на мир. Он слышал рассказы Эвгенидеса, но не осознавал, что трактовка вора – это не просто искажение событий, вызванное несовершенством памяти.
– Продолжайте, – улыбнулся Эвгенидес, по-прежнему не открывая глаз. – Скажите моей королеве, что она портит древние мифы, созданные много веков назад рассказчиками получше нее.
– Не посмею, – покачал головой волшебник.
– Думаю, такие легенды ходят повсюду, – сказала королева. – Вы наверняка в детстве слышали что-то подобное от своих нянюшек.
Волшебник покачал головой. Эвгенидес ткнул королеву. Он знал, что вся семья волшебника умерла от чумы, а его самого воспитали чужие люди. В ранней юности он по собственной просьбе был отдан в ученичество к городскому
