на это согласие совета баронов.
– И я оказался прав, – напомнил Релиус. – Как только вы дали понять, что способны пренебречь этим советом, так сразу же смогли ставить на любые посты тех, кто вам нужен.
– Разве я ответила не так, как надо?
– Именно так, как надо. Телеус не склонится перед превосходящей силой. И не склонится перед доводами разума, и, будь проклято его упрямство, не уступит даже ради собственного спасения. Однако подчинится королю. Чтобы Телеус счел Эвгенидеса королем, тот должен им стать по-настоящему. Блестящая стратегия, моя королева.
– Рада слышать от тебя это, – тихо произнесла королева, опустив глаза на руки, сложенные на коленях. – Мне очень не хватало твоего совета.
Королева подобрала юбки, собираясь встать. Релиус неуверенным жестом остановил ее.
– Моя королева, – проговорил он. – Когда вы сказали, что все эти годы доверяли мне…
И тогда улыбка, которую она так часто прятала в голосе, отразилась на ее лице. Релиусу уже доводилось видеть эту улыбку. И он знал, что такое счастье выпадает мало кому. И приятно было сознавать, что один из этих немногих счастливчиков – король.
– Да, Релиус, – сказала королева. – Я тебе доверяла, но это не значит, что я не следила за тобой. У меня есть шпионы, которые следят за моими шпионами, и другие шпионы, которые следят за этими.
– Вот и хорошо, – с облегчением отозвался Релиус.
Королева покачала головой и предупредила:
– Теперь, мой друг, этому пришел конец. Ты возведен на новый уровень, туда, где тебе доверяют безо всяких условий. И не надо мяться и прятаться. Я поняла, в чем изъян твоей философии. Невозможно прожить, если нет человека, которому можно доверять безраздельно.
Она склонилась, поцеловала его в щеку, подобрала юбки и ушла. Релиус остался в тишине размышлять о новой философии.
* * *
Государственные дела шли своим чередом. Королева выказывала королю величайшую привязанность и нежность, и это воспринималось как вынужденный ритуал. Придворные относились к Эвгенидесу с осторожностью: он, конечно, всего лишь инструмент в руках королевы, однако инструмент опасный. Гвардия хранила обиду за своего капитана. Великие державы Континента с вежливым недоверием отвергали слухи о том, что Медийская империя готовится к войне, а король Сауниса постепенно возвращал страну под свою власть, хотя о Софосе, исчезнувшем наследнике, ничего не было слышно. Седжануса судили за подготовку заговора с целью покушения на короля, и он сумел доказать, что убийцы были подосланы Саунисом. Королева – вероятно, по указанию короля – избавила Седжануса от высшей меры наказания, и его отправили в ссылку в самые отдаленные провинции. Последний из убийц умер в королевской тюрьме, перед тем признавшись, что его услуги порекомендовал королю Саунису Нахусереш, бывший посол Медийской империи, недавно покинувший Аттолию.
* * *
Лакеи стояли и прислушивались к грохоту и звону, доносившимся из-за тяжелой деревянной двери. Тот факт, что до них вообще долетали какие-то звуки, говорил о масштабах творившейся внутри катастрофы. При каждом взрыве они мучительно вздрагивали, радуясь, что находятся в королевской кордегардии, а не в спальне рядом с ним. Ион переглянулся с Сотисом и выпучил глаза.
Король переселился в свои покои неделю назад. Где он ночевал, оставалось только гадать. Лакеи знали только, что по вечерам они укладывали его спать здесь, в королевской спальне, а когда приходили утром, он сам отпирал им дверь. И теперь они поняли, что этим их знания и исчерпываются.
Нынче утром Эвгенидес провел разговор с новым секретарем архивов, бароном Гиппиасом, и узнал, что убийц из Сауниса подослал Нахусереш. Потом король вежливо попросил у королевы позволения удалиться, вернулся к себе, якобы для того, чтобы переодеться перед завтраком с иностранным послом.
Но переодеваться король не стал. Вместо этого он, не говоря ни слова, жестом велел слугам выйти, с благожелательной улыбкой закрыл дверь спальни и потом, судя по звукам, разбил в комнате все, что могло разбиться.
Наконец грохот прекратился, щелкнул замок. Король распахнул дверь, отошел в сторонку и встал лицом к середине комнаты. Слуги осторожно, на цыпочках вошли. Им предстала печальная картина. По ковру были разбросаны обломки кресел. Балдахин над королевской кроватью превратился в лохмотья.
– Тот, кто расскажет об этом королеве, будет выпорот, – тихо произнес король. Нервная дрожь лакеев сменилась ужасом.
– Ваше величество, – проговорил Ион. Король будто не слышал. Ион облизал губы и попробовал еще раз: – Ваше величество, – прошептал он. Король обернулся и устремил на него бесстрастный взгляд. – Я… я уверен… Уверяю вас… Никто не скажет ни слова.
Король провел рукой по лицу.
– Ладно уж, – сказал он. – Я переоденусь в гардеробной. Мне помогут Клеон и Ион. А остальные… – Он обвел глазами разгромленную спальню. – Приберитесь тут, как сумеете.
– Алтари священные, – прошептал Ламион, когда он ушел. – Он думает, во дворце есть хоть один человек, который этого не слышал?
Филологос провел пальцами по бархатным обрывкам балдахина. По кроватным столбикам словно колотили киркой. Дерево расщепилось и покрылось выбоинами, на удивление глубокими.
– Они не знают подробностей. И от нас не услышат.
– А им и не понадобится, – сказал Хиларион.
Филологос поковырял пальцами в дырах.
Лакеи начали собирать обломки кресел. Беспомощно посмотрели на стену, покрытую разноцветными чернильными кляксами. На ковре валялись небьющиеся чернильницы. Под ногами хрустели керамические осколки других чернильниц, более хрупких. Одна чернильница, лежавшая на боку, была сделана из резного диорита. От нее на стенной штукатурке осталась глубокая вмятина. Под королевским рабочим столом рассыпались сброшенные с него письменные принадлежности. Ручки и перья, бумаги и пресс-папье, которыми он придерживал их, когда писал, являли собой немое свидетельство королевской ярости и гнева.
Примолкшие слуги тщетно пытались понять, что произошло. Ведь, вернувшись после разговора с Гиппиасом, король был совершенно спокоен.
– Наш славный король не любит, когда к нему подсылают убийц.
– Он сердится не потому, что на него покушались, – резко ответил Филологос.
– Фил, дорогой, откуда тебе это известно?
Но Филологосу надоело их издевательское снисхождение:
– Потому что, Ламион, я не такой тупица, каким ты меня считаешь и каким сам являешься.
Пока Ламион переваривал это утверждение и силился понять, оскорбили его или нет, Хиларион твердо положил ему руку на плечо:
– Расскажи же нам, Филологос, о своих открытиях.
– Он сердится не потому, что Нахусереш покушался на него, – ответил им Филологос, – а потому что он сам не может в отместку убить Нахусереша.
– Потому что он король, – согласился Хиларион.
– Не потому что он король, – возразил Филологос, злясь на их тупоумие. – А потому что у него всего одна рука. – В эти слова он вложил всю горечь короля.
Лакеи еще раз окинули взглядом комнату, клочья ткани, изрезанной в бахрому, глубокие отметины на кроватных столбиках. И посмотрели на Филологоса с уважением.
– Вот о чем он не хочет рассказывать королеве.
Никто не стал спорить. Они занялись уборкой. Вымели осколки, расставили у стен то, что еще можно починить, и очень осторожно обсудили, как объяснить остальному двору, что королевский припадок вызван лишь неприязнью к Нахусерешу и ничем иным.
* * *
Костис, задыхаясь, мчался вверх по каменным ступенькам. Оставив позади последнюю мерцающую лампу, выскочил на темную сторожевую дорожку, тянувшуюся вдоль крыши дворца. Там, наверху, ждал Арис. У них за спинами высилась мрачная громада цитадели. Впереди раскинулся город. На темных улицах кое-где горели фонари. А дальше расстилалась гавань, в глубокой черноте моря тускло светились огоньки на кораблях. Костис поежился. Ночной воздух был прохладен, а он сильно вспотел, пока бежал через весь дворец за гонцом, которого послал Аристогитон. Глубокой ночью, в предрассветный час, гонец постучал в дверь и разбудил его.
– Что стряслось? – спросил Костис, сердясь, что его вытащили из постели, ничего не объяснив. – Твой гонец не стал…
– Тс-с. – Арис указал на внешнюю стену. Глаза Костиса, еще не привыкшие к темноте после освещенного внутреннего двора, разглядели на фоне неба лишь смутный силуэт.
– Неужели это… – прошептал Костис.
– Король, – подтвердил Арис.
– Он стоит прямо на зубце. – Костис много раз нес караул на этой стене и хорошо знал эти укрепления. С парапета высотой в пару футов поднимались зубцы длиной фута в три, кверху они сужались, образуя гребень. У него на глазах король дошел до края одного зубца и перемахнул на следующий.
Костис хотел было сказать: «Ну почему никто не велит ему спуститься?», как вдруг до него дошло, зачем Арис вытащил его из теплой постели.
– Нет, – твердо заявил он. – Только не я.
– Костис, прошу тебя.
– Где его треклятые лакеи? – прошипел Костис.
– У тебя за спиной, – послышался голос Иона.
Костис обернулся. В темноте стояла горстка лакеев. Когда Костис был
