Орнона.
– Охотно посмотрю, – ответил волшебник. – Доклад прибыл с дипломатической почтой или Орнон отослал домой очередного помощника?
– Обычными путями. Он все сильнее тревожится.
– Ген по-прежнему изображает шута горохового?
– Да, но Орнон уже начал беспокоиться, сумеет ли он получить то, чего хочет. Вы слышали о падении Эрондитеса?
– Слышал. Но чего же хочет Орнон?
– Он не одобряет тактику своего помощника, однако перепробовал уже множество способов, которыми, по его мнению, можно заставить Эвгенидеса взять в руки бразды правления. В основном, по-моему, он полагается на доводы разума и при каждом удобном случае читает Гену нотации. И до него только что дошло, что, если этот план удастся, Эвгенидес станет королем Аттолии.
– А это разве плохо?
– Королем, – подчеркнула Эддис. – Аттолии.
– Понятно, – протянул волшебник, и он действительно понял. – У нас в соседях будут очень могущественный король и могущественная королева. Но к тому же преданный союзник, – напомнил волшебник. – Вы же не снимали с него присягу верности нам.
Эддис покачала головой:
– Эвгенидес никогда не приносил никаких присяг. Воры не клянутся в верности никаким правителям Эддиса, они верны только своей родной стране.
Встретив озадаченный взгляд волшебника, она улыбнулась:
– Эддисские воры всегда были для престола неудобными союзниками. Вечно гложет подспудный страх, что, если ты разругаешься с вором, он будет считать своим правом и обязанностью устранить тебя. Есть, конечно, способы держать их в узде. В любой момент времени вор бывает только один. Им запрещено владеть собственностью. Пройденное ими обучение неизбежно приводит к изоляции, а она не только делает их независимыми, но и мешает создавать союзы, опасные для трона. И это отнюдь не глупость.
– Почему я этого не знал? – спросил волшебник. Его ученая любознательность была сильно уязвлена.
Эддис рассмеялась:
– Потому что никто никогда не говорит о ворах. Вы это заметили?
Волшебник кивнул. Он давно подметил суеверное нежелание обсуждать все, что связано с эддисскими ворами – и нынешним, и прошлыми. Это было почти как табу. Получив доступ к библиотеке королевы, он решил составить подробный свод истории Эддиса и, к своему удивлению, не нашел почти никаких упоминаний о ворах.
– Я, правда, слышал сплетни об Эвгенидесе и словах, сказанных им капитану гвардии, – заметил он.
– Как вы это разузнали? – с улыбкой спросила Эддис.
– Напоил одного из ваших гвардейцев, – признался волшебник. – Но правильно ли я понимаю? Эддисский вор имеет некоторую свободу делать все что захочет?
– И несет ответственность за это, – напомнила королева.
– И даже без присяги, – сказал волшебник, – вы не верите, что Эвгенидес может предать вас или ваши интересы?
Эддис отвела глаза:
– Если Софос погиб…
– Мы этого не знаем, – перебил волшебник. Подобно Эддис и Эвгенидесу, он не оставлял надежды отыскать пропавшего наследника Сауниса. Однако его, в отличие от них обоих, в придачу мучила совесть за то, что он живет себе припеваючи в Эддисе, в уюте и безопасности, а Софос скрывается неизвестно где. Хотя он прекрасно понимал, что, будь он сейчас в Саунисе, это ничем не помогло бы королевскому племяннику. Король Сауниса запретил волшебнику продолжать обучение своего наследника. Он опасался, что волшебник окажет на Софоса дурное влияние, и отправил юношу подальше от столицы, неизвестно к какому учителю.
– Но если он исчез, если он погиб, если его не держат в заложниках неведомо где, – спросила королева Эддиса, – то вы бы хотели, чтобы я вышла замуж за Сауниса?
Она обернулась к волшебнику, однако он отвел глаза. И ответил с большой неохотой:
– Да.
Других слов не требовалось. Оба понимали, что Эвгенидесу, если бы он стал королем Аттолии, пришлось бы принимать трудные, болезненные решения, действовать в интересах государства, а не отдельных людей, как бы сильно он их ни любил.
* * *
Релиуса выписали из лазарета, но в прежнюю квартиру не вернули. Там он снова оказался бы в центре густой паутины интриг, среди своих бумаг, шифров и замыслов. Те комнаты, без сомнения, заперты. Из них уберут все, что связано лично с ним, и полностью передадут новому секретарю архивов. Эта мысль не причиняла ему боли. Удивительно, какой далекой казалась теперь вся прошлая жизнь. Мысли больно ранили лишь тогда, когда он пытался воскресить в памяти свою прошлую работу, а случалось это нечасто. Если он о чем-то и размышлял подолгу, то разве что о воспоминаниях детства или о птичке, пролетевшей за окном. А чаще всего лежал в постели, и разум его был чист и свободен от всяческих мыслей, как у младенца. Дни проходили в безмятежном покое.
Однако в ночной тьме у него в голове роились гораздо более мрачные мысли. Он просыпался и прислушивался к таинственным звукам спящего дворца. Много ночей подряд к нему приходил король. Приветливый и грубоватый, он отвлекал Релиуса от кошмарных снов и самобичевания. Иногда он целыми ночами ничего не говорил, лишь успокаивал одним своим присутствием. Другими ночами пересказывал события дня, излагал свои мысли и рассуждения об аттолийском дворе в презабавной язвительной манере. Релиус подозревал, что этими разговорами король не только отвлекает его от кошмаров, но и сам пользуется случаем выпустить пар. Иногда они говорили о спектаклях и поэзии. Релиус был поражен широтой интересов короля. Он очень много знал об истории. Несколько ночей подряд они спорили об интерпретации различных событий, пока Релиус не выдохся.
Очень часто в королевских доводах звучало «так говорит волшебник» или «так считает волшебник». Пути Релиуса и волшебника не раз пересекались, но никогда не сводили их в академических спорах, и Релиус с восторгом увидел давнего противника с неожиданной стороны. Он решил, что когда поправится и уедет из столицы, то пошлет волшебнику письмо и вступит с ним в переписку об Эвклиде, или о Фалесе, или о новых, пришедших с севера теориях о том, что в центре Вселенной находится не Земля, а Солнце. Релиус поправлялся, воспоминания о том, как он вершил судьбы мира, уходили все дальше, и он пытался, пока лишь в общих чертах, представить себе, как будет выглядеть новая жизнь.
Лампа у кровати горела. Если король сегодня придет, то скоро. Раздался легкий стук, дверь открылась. Он повернул голову, но слова приветствия застыли на губах, а позабытый мир обрушился на него штормовой волной. В дверях стоял король, но он был не один. Он держал под руку королеву. Она вошла и встала у кровати, Эвгенидес придвинул кресло, и она села. Релиус лежал и смотрел на нее, не в силах отвести глаз, и она тоже, казалось, не в силах была уклониться от его пристального взгляда.
Эвгенидес переводил взгляд с одного безмолвного лица на другое.
– Скажи наконец хоть что-нибудь. – Он погладил жену по щеке, склонился и нежно поцеловал ее. Должно быть, на лице Релиуса отразилось смятение, ибо король с улыбкой обернулся к нему.
– Что, Релиус, ревнуешь? – И без малейшего смущения или издевки откинул волосы со лба бывшего секретаря и тоже поцеловал.
Это, конечно, было смехотворно, но, когда король ушел, Релиус сморгнул слезу. Поцелуй был добрым, и в глазах короля не было насмешки.
Пламя в лампе неестественно громко затрещало. Королева наконец заговорила.
– Я подвела тебя, Релиус, – тихо сказала она.
– Нет, – возразил Релиус. Приподнялся на локте, не обращая внимания на боль, пробужденную этим движением. Важнее всего было не допустить, чтобы королева недооценила степень его вины. – Это я вас подвел. Подвел вас. – И неловко добавил: – Ваше величество.
Она с грустью спросила:
– Значит, я уже больше не твоя королева?
– Всегда, – потрясенно прошептал он, вложив в это слово всю свою душу.
– Я должна была это понимать, – сказала она. – Должна была больше верить в будущее, а не пытаться воссоздать прошлое.
– У вас не было выбора, – напомнил Релиус.
– Я тоже так считала. Полагала, что это необходимая жертва, одна из тех многих, какие мы приносили вместе. Я ошибалась. Все эти годы я доверяла тебе, Релиус; не надо было отказывать в доверии и на этот раз. – Она склонилась над ним, поправила простыни, разгладила морщинки. Сказала: – Мы не можем простить сами себя. – Релиус понимал, что он-то сам себя никогда не простит, не заслуживает прощения, но помнил, как Эвгенидес говорил о нуждах королевы. Он долго размышлял об этом одинокими ночами в лазарете. – Может быть, сумеем простить друг друга? – предложила королева.
Релиус стиснул губы, но кивнул. Он примет прощение, которое считал незаслуженным, если это поможет снять с королевы хотя бы часть ее бремени.
Королева спросила:
– Что ты теперь думаешь о моем короле? Он порывист? Неопытен? Наивен? – Она повторяла его же слова. Ее голос, утешительно спокойный, до боли знакомый, немного облегчал тяжесть его горя и стыда.
– Он молод, – хрипло ответил Релиус.
Настала очередь удивляться Аттолии. Она еле заметно выгнула бровь.
Релиус
