шкуру спущу.
Эвгенидес улыбнулся. Эрондитес-младший поддерживал королеву много лет вопреки воле родного отца. Королева не станет спокойно слушать, как его оскорбляют, однако Эвгенидес понял, что заронил зерно сомнений. Теперь она станет задумываться – возможно, Эрондитес-младший тоже называл ее вероятную свадьбу фиглярством.
Но по доброте душевной Эвгенидес не дал этому зерну прорасти.
– Я всего лишь хотел отметить его преданность, – сказал вор. – А может быть, нехватку оригинальности. Когда мы беседуем, он смотрит сквозь меня, точь-в-точь как вы.
На миг его охватила надежда, что Аттолия что-нибудь скажет. Но она повернула голову и снова стала смотреть через его плечо. Надежда угасла. Танец закончился, он вернул ее на трон и оставил на попечении служанок. Улыбнулся их мрачным взглядам и шагнул прочь, к своей королеве.
– Эвгенидес, – остановила его Аттолия. Он обернулся. Она коснулась ладонью его щеки. Большего и не требовалось. Его лицо не изменилось, однако она почувствовала, как при ее прикосновении его пробрала дрожь. Он ее боялся. В глубине души он всегда будет бояться ее. Этот страх – ее оружие, и если она хочет сохранять свою королевскую власть, то должна питать и поддерживать его. – Доброй ночи, – любезно сказала Аттолия.
– Доброй ночи, ваше величество, – ответил Эвгенидес, поклонился и отошел.
Усевшись наконец в свое кресло, он утер пот со лба. Ему показалось, что седовласая служанка улыбнулась. Почему? Думает, будто королева выказывает ему расположение? Или понимает, что Аттолия всего лишь виртуозно ставит его на место?
В тот вечер Аттолия отправила Хлою домой, к отцу, всего лишь за мелкую оплошность. Служанка уронила ложечку для духов на крохотную амфору, и амфора разбилась. Аттолия вскочила. Гнев словно прибавил ей роста – она стала казаться едва ли не выше грозной богини, которой старалась подражать. Хлоя, заикаясь, рассыпалась в извинениях, но королева прогнала ее и удалилась к себе в спальню, даже не повернув головы.
Когда она ушла, Хлоя разразилась слезами.
– Ну зачем она выходит за него замуж? – рыдала служанка. – Зачем, если из-за него она злится как собака?
– Она бы точно так же злилась на любого другого мужчину, – возразила одна из служанок.
– Был бы он хоть мужчиной, – добавила другая. – Ведь ее просто хотят унизить, выдавая за мальчишку.
– Нахусереш… – начала Хлоя.
– Нахусереш был болван, – перебил кто-то.
– А Эвгенидес что, лучше? – горько спросила Хлоя.
Лишь Фрезина не сказала ни слова, молча приметывая рукав к платью. На следующий день Хлоя вернулась к отцу. Оставшиеся служанки глядели на Эвгенидеса еще свирепее, сплотив ряды вокруг осажденной королевы. Лишь Фрезина осмелилась заговорить с безмолвной Аттолией. Как-то раз, перед музыкальным вечером, вплетая цветы в косы Аттолии, служанка сказала:
– Слово – серебро, молчание – золото, ваше величество, совет хороший, но не всегда он годится.
Аттолия повернула голову и сверкнула глазами на Фрезину. Цветок сбился. Служанка аккуратно приколола его на место.
* * *
Миновало три недели, а две страны ни на шаг не приблизились к заключению мирного договора. Эддис уже начала тревожиться, что Аттолия, зайдя так далеко, может возобновить военные действия. Лицо ее всегда было бесстрастно, беседы вежливы, и невозможно было догадаться, о чем она думает.
– Эфрату она не отдаст, – сказала Эддис Эвгенидесу, прогуливаясь по дворцовой террасе над садом. Внутри дворца она отпустила почетную охрану, и они остались одни.
Эфрата была одним из требований, которые выдвинула Эддис. Королева хотела, чтобы эта маленькая прибрежная деревушка отошла ее стране. Выход к морю был необходим для развития торговли. Порт в Эфрате захудалый, но лучше уж такой, чем ничего, и Эддис была непреклонна.
Аттолия столь же непреклонно отказывалась отдавать Эфрату. Были и другие камни преткновения, так что дело продвигалось медленно. Единственными, кто пришел к согласию, были министры торговли. Эти двое целыми днями увлеченно обсуждали обмен чугуна и шерсти на маслины и вино.
– Твой отец мне ничуть не помогает. Только сидит за столом и пожирает аттолийцев глазами – сам знаешь, как он это умеет. – Эддис изобразила каменное лицо и суровый взгляд.
– Ты небось передала ему, как Аттолия грозилась отрубить мне другую руку. Он не увидел в этом ничего смешного.
– Я тоже не увидела, – призналась Эддис. – Не хочу становиться похожей на мать Геспиры, но, Ген, я бы предпочла, чтобы ты вернулся домой.
– Нет.
Эддис неуверенно продолжила:
– Кроме того, дело в ее баронах. Они не желают иметь королем эддисийца. Будь у них король и пожелай он взять в королевы уроженку Эддиса, против этого никто бы не возражал. Такой союз лег бы в основу договора. Начнем с того, что им вообще не хочется подпадать под чью-либо власть, и уж тем более – под власть чужестранца.
– Ты хочешь сказать, достигнуть договора было бы легче, если бы мы не настаивали на женитьбе?
– Может быть, – признала Эддис.
– И чем ты сможешь закрепить такой договор?
– Ума не приложу, – ответила Эддис. – Начинаю понимать, что я вообще ничего не знаю об Аттолии. Надеюсь, хоть ты ее понимаешь лучше.
– Со мной она не разговаривает, – сказал Эвгенидес. – Лишь обменивается любезностями.
– Зато ты с ней разговариваешь, когда танцуешь, – напомнила Эддис.
– Так, дежурные фразы, – пожал плечами Эвгенидес.
– А вчера вечером? – Эддис видела, что Аттолия, возвращаясь после танца с Эвгенидесом, не помнила себя от злости.
Эвгенидес остановился, прислонился к невысокой стене, отделявшей террасу от сада. Скрестил руки на груди, опустил глаза.
– Она рассказывала мне об истории дворца. Рассказывала очень интересно. И я сообщил, что одним из архитекторов был мой предок.
– Это правда? – прошептала Эддис.
– Да. Потому-то мы так много знаем об этом здании. У тебя в библиотеке хранились чертежи. Но когда там стал работать волшебник, я их перепрятал. Я рассказал Аттолии, что он же спроектировал отдельные части мегарона Сауниса. Немалые части, сказал я. Она посмотрела, словно я превратился в змею.
– А я-то просила тебя поблагодарить ее за то, что она любезно развлекает нас.
– Я и поблагодарил. Потом. Она сказала, что сегодня утром выезжает охота. Пригласила отправиться вместе с отрядом.
– А ты? – Эддис поглядела на его руку. Он и раньше-то не умел как следует ездить верхом.
– Я сказал: большое спасибо, на меня в Аттолии уже достаточно поохотились.
– Ох, Ген, – вздохнула Эддис.
* * *
После танцев Аттолия вернулась к себе и сразу отпустила служанок. Когда они ушли, ядовито сообщила Фрезине, что, по ее мнению, в нынешней ситуации поговорка «Слово – серебро, молчание – золото» является лучшим советом. Когда девушки ушли, она сама вытащила из волос цветы и швырнула их на пол, с каждым цветком повторяя:
– Будь он проклят, проклят, проклят!
Но злилась она не на вора и не на Фрезину. Какой же надо быть дурой, чтобы предложить поехать на охоту человеку с одной рукой. Какой надо быть дурой, чтобы влюбиться в того, кому ты отрубила руку. Впрочем, даже если у нее хватило глупости влюбиться в него, она не настолько глупа, чтобы поверить в его любовь. Она видела взгляд его отца; если она не видит того же самого в глазах Эвгенидеса, то лишь потому, что он умело это прячет.
* * *
Стоя на террасе и глядя в сад, Эвгенидес признался:
– Я думал, все это закончится как добрая сказка. Богиня любви взмахнет волшебной палочкой, и мы будем жить долго и счастливо. – Он покачал головой. – Достойные люди здешнего двора – их немного – меня презирают. Самые мерзкие типы вполголоса хихикают за спиной. Дай волю королевским служанкам, и меня давно повесили бы вверх ногами.
– С каждым днем я все больше сочувствую матери Геспиры. По мне, лучше бы ты жил в пещере где-нибудь в недрах Священной горы.
– Неразумно это, по-моему. Думаешь, боги прогневались на меня?
Эддис вопросительно приподняла бровь.
– Нет, – покачал головой Эвгенидес. – Даже если это божий гнев,
