и слушал, как звенят стекляшки по каменным плитам, как с тихой музыкой трутся они друг о друга. Ветер прекратился, стеклянный звон затих, но давление в комнате стало еще сильнее. Он чувствовал его барабанными перепонками. Его охватил ужас. Не просто страх, давно знакомый, а настоящая паника, как у зверя, загнанного в капкан, или у человека, попавшего в землетрясение, когда привычный мир ходит ходуном под ногами. В землетрясениях ему тоже доводилось бывать – раньше, в горах. Он глубоко вздохнул.
– Вы меня предали! – закричал он, но голос прозвучал глухо – мешали руки. Вспомнился медиец, внезапно появившийся на склоне горы. – Дважды! – взвыл он. – Вы предали меня дважды. Что для вас эти медийцы, почему вы им помогаете? Разве я не почитаю вас? Разве всю жизнь не приношу жертвы на ваши алтари?
– И веришь в нас всю свою жизнь? – послышался голос. Не голос даже, а просто перепады давления в ушах.
Эвгенидес содрогнулся. Нет, раньше не верил. Почти все его жертвы были просто обычаем, лишенным смысла ритуалом.
– Разве я оскорбил богов? – вопросил он в отчаянии, но через миг отчаяние сгорело в горниле ярости. – А если даже и оскорбил, – заорал он, почти не слыша собственных слов, – то почему я не упал? Ведь это проклятие всех воров, это их право – упасть и разбиться насмерть, а не… не… – Он скрестил руки на груди, спрятал увечную под здоровой, укрыл ее, не в силах продолжать.
– Кто ты такой, чтоб говорить с богами о правах? – Голос был все еще мягок.
Вокруг Эвгенидеса сгустилась тьма. Она давила, мешала дышать, и он уже ничего не чувствовал – только эту невыносимую тяжесть. Он – ничто, крошечная пылинка среди мириад таких же пылинок, и все они вместе… тоже ничто, всего лишь пыль. Одинокий, вдалеке от других, он попался на глаза богам, но все равно остался лишь пылью. Он с трудом набрал в грудь воздуха и прошептал:
– Разве я оскорбил богов?
– Нет, – произнес голос.
– Тогда за что? – всхлипнул он, крепче сжимая руку. Пузыри под манжетой болели, как вонзенные ножи. – За что?
Во тьме под закрытыми веками затрепетало багровое пламя. А когда оно угасло, тьма стала видением ночи, где под звездным небом чернел силуэт Священной горы в Эддисе. Над ней сероватым перышком клубился дым, едва заметный, чуть бледнее окружающего мрака. Дым стал светлее, звезды потускнели. Близился день. Вдруг, внезапно, вершина горы взорвалась, и снова вспыхнул огонь, он выхватил из тьмы нижнюю сторону густых туч пепла и дыма – огромных, шире, чем гора, шире, чем все долины Эддиса. На глазах у потрясенного Эвгенидеса по склонам разрушенной горы хлынул кипящий камень, и долины превратились в дымящиеся развалины. Городские дома падали один за другим, люди разбегались, женщина с маленьким ребенком металась в окружении языков пламени. Земля под ногами содрогнулась. На него надвигалась раскаленная докрасна стена расплавленной лавы, а он застыл как вкопанный и не мог шелохнуться. Кожа ощутила тепло, потом жар, потом пересохла, как бумага, и, казалось, вот-вот вспыхнет. Он вдохнул запах горящих волос, но все равно не мог сдвинуться с места. Крепко зажмурился, но глаза и без того были закрыты, и видение не исчезло. Отпрянул – и в спину врезались осколки битого стекла. Но он так и лежал на животе и не мог ни на дюйм отдалиться от нестерпимого жара. Магма надвигалась. Он кричал и кричал.
* * *
Аттолия сидела на троне и ждала. В зале было пусто, тишина звенела эхом. Всю ночь над дворцом собирались тучи, грохотал гром. Прождав несколько долгих часов, она встала, вышла из тронного зала, собрала неизбежную свиту из слуг и придворных, покинула дворец и верхом поскакала к храму новых богов. Должно быть, жрецов предупредили о ее приезде. Они встретили ее в пронаосе и молча встали в стороне, а она прошла через храм к алтарю. Подняла тяжелые золотые подсвечники, аккуратно поставила на места. Наклонила церемониальную чашу для подношений, стала слушать, как с музыкальным перезвоном катаются по металлическому дну золотые и серебряные диски с резными хвалами и молитвами. Снова прошлась по храму во всю длину. Внутри было холодно и пусто. Должно быть, боги пришельцев ушли вместе с самими пришельцами. Откуда ей знать? Она лишь видела, что здесь пусто, пусто, как в тронном зале, куда она вскоре и вернулась. Отослала придворных и слуг спать, а сама снова села на трон. Когда все стихло, склонила голову и заговорила с тьмой.
– Верни его мне, – говорила она, – и я возведу тебе алтарь на самой вершине городского акрополя и вокруг него выстрою храм, в котором тебя будут почитать, покуда стоит Аттолия.
Ответа не было. Она долго сидела и ждала.
* * *
– Эвгенидес, – окликнул его по имени голос тихий, как дождь, и прохладный, как вода. – Ничто из сотворенного смертными не длится долго, ничто из сотворенного богами не держится вечно. Понимаешь?
– Нет, – хрипло ответил Эвгенидес. Видение Священной горы постепенно померкло. Он по-прежнему лежал лицом вниз на полу солярия. Чувствовал, как вокруг сомкнулись каменные стены.
– Ты меня узнал? – спросил этот новый голос.
– Нет, – прошептал Эвгенидес.
– Ты однажды жертвовал на мой алтарь.
– Прости, богиня, я тебя не знаю.
Он был уверен только в одном: что с ним разговаривает богиня. Но какая – он так и не догадался. И не понимал, что она имеет в виду. Что он приносил ей жертвы много лет назад? Или что он принес жертву в ее честь всего один раз? Не сосчитать, скольким богам он приносил жертвы всего по одному разу. Всю свою жизнь он, проходя мимо небольших храмов или алтарей и в своей стране, и в Саунисе, и в Аттолии, оставлял богам мелкие подношения: то монетку, то фрукты, то пригоршню маслин, то какое-нибудь украшение, которое недавно украл и не намеревался оставлять себе. С недавних пор он стал приносить жертвы более вдумчиво, однако все равно не помнил большинства из них. Знал лишь, что всегда старался оставлять пожертвования во всех, какие встречались на пути, храмах и на алтарях водных богов, надеясь заслужить пощаду за давнюю непочтительность к Арактусу. Перед тем как ступить в обмелевшее русло реки, он принес на алтарь Арактуса особенно щедрую жертву, но та была не первой и не единственной, да и к тому же сейчас с ним говорила богиня. Богиня, которой он, к сожалению, уделял слишком мало внимания.
– Ты, наверное, думаешь, что раз я встала между тобой и Великой богиней, то все твои жертвы были напрасны? – насмешливо спросила она.
Эвгенидес ничего не ответил.
– Не оскорбляй одну силу, чтобы заслужить милость другой. Твой покровитель – бог воров, но запомни: ни один из богов не наделен всемогуществом, даже Великая богиня.
Она долго молчала. Так долго, что Эвгенидес даже подумал, что она ушла. Ему захотелось поднять голову, посмотреть, что будет дальше и будет ли что-нибудь вообще. Наконец она снова заговорила:
– Маленький вор! Что ты отдал бы, чтоб вернуть свою руку?
Эвгенидес чуть было не поднял голову.
– О нет, – сказала богиня. – Это не в моих силах и даже не в силах Великой богини. Что сделано, то сделано, и даже боги не могут этого изменить. Но если бы руку было можно вернуть, что бы ты за это отдал? Зрение? – Голос умолк, и Эвгенидес вспомнил, как умолял Галена, дворцового лекаря, говорил, что хочет умереть раньше, чем ослепнет. – Свободу? – продолжала богиня. – Разум? Подумай хорошенько, Эвгенидес, прежде чем задавать вопросы богам. Тебе еще есть что терять. Очень многое.
Эвгенидес тихо спросил:
– Почему боги меня предали?
– Разве они тебя предали? – столь же тихо спросила богиня.
– Аттолии, медийцам… – пролепетал Эвгенидес.
– Ты хотел бы получить обратно свою руку, Эвгенидес? И потерять Аттолию? Или чтобы Аттолия досталась Медии?
Эвгенидес открыл глаза. На полу перед ним блестели в пламени свечей мельчайшие осколки стекла.
– Ты получил свой ответ, маленький вор.
И она ушла.
* * *
Эвгенидес
