слышишь? Только в крайнем случае.
– Я не буду мешать тебе, – стальные глаза Тимира блестели, Тураах видела в их холодной глубине отражение своего лица. – Но, пожалуйста, помни, что тебе есть к кому возвращаться.
Тураах на миг зажмурилась, решаясь, и потянулась всем существом к Тимиру. Коснулась обветренными губами его губ, впервые не отвечая, а делая шаг сама.
Удивленно выдохнула Алтаана, хмыкнул Суодолбы: «Нашли время».
И только Тимир услышал ее тихое:
– Я знаю.
Над замерзшей рекой пронеслось раскатистое карканье. Серобокая подтверждала слова Бэргэна: олень спустился к подножию столбов. Удаганка отстранилась от Тимира и ободряюще улыбнулась Алтаане:
– Пойдем.
Тонкий слой наста затрещал под ее уверенными шагами. Неожиданно налетевший ветер загудел меж столбов, ударил в лицо, откинув назад черные косы. Пять шагов, семь. На девятом шаге удаганка остановилась. За ее левым плечом замерла Алтаана.
Впереди показалась рогатая фигура оленя.
Порыв ветра принес густой запах гнили. Сдерживая поднимающийся из самого живота ужас, Тураах прищурилась: это не живое существо, это разлагающаяся, кишащая червями туша.
Нет – Тураах моргнула, – олень был живой, но все его тело опутывали сгустки тьмы. Свисали с рогов, копошились в шерсти, опадая под копыта и расползаясь по белому снегу, съедая его блеск.
За спиной удаганки охнула Алтаана.
Тебе страшно, рыжекосая? Знала бы ты, как мне страшно. Но ты имеешь право отступить, уйти, а я нет.
Удаганка не обернулась, не произнесла ни слова, только вскинула левую руку, творя защитный жест.
Олень, до того словно не замечающий их, поднял увенчанную семью рогами голову. Глаза его сверкнули холодной желтизной, он остановился ровно за шаг до той черты, что обозначил Бэргэн.
Давай, еще немного… Но Неведомого так просто не загонишь в самолов. Чувствует Умун, что дальше опасно.
Вперив хищный взгляд в удаганку, зверь взревел. Бешено забились ростки тьмы в его шерсти. Смердящая тьма вскинулась, собралась в мощный жгут и ударила.
Тураах пошатнулась: защита выдержала удар, тьма разбилась о невидимую преграду.
За спиной удаганки раздался сдавленный звук, и Алтаана выбежала вперед.
– Не смей, Табата! – ее голос взвился в небо.
Тураах застыла, боясь дышать: пробьется ли Алтаана к Табате? Услышит ли он ее?
Желтые глаза зверя обратились к Алтаане, подернулись пеленой. Уши взволнованно вздрогнули, обвисли безвольно черные плети мрака.
Алтаана ступила ближе:
– Что же с тобой сделалось, бедный мой…
Очарованный ее голосом, олень замер. Один за другим посыпались с его спины сгустки тьмы.
Алтаана стянула наголовник, позволяя холодному ветру трепать блестящие медью пряди, протянула дрожащую руку к зверю:
– Табата… Это же я, Алтаана…
Олень потянулся вперед, к ее руке, раздувая ноздри. Алтаана улыбнулась грустно, развернула ладонь, готовя коснуться влажного носа.
Желтизна в глазах оленя стремительно таяла, почти не шевелилась опавшая на снег тьма, но в душе напряженно наблюдавшей за ними удаганки все вопило от ужаса. Она вслушивалась в оленя, но не слышала ничего, совсем ничего, словно на нее напала внезапная глухота. Нет облегчения, нет любви, только пустота. Пустота, а что за ней?
Он тебя не услышит, девочка! Не старайся. Он уверен, что ты погибла в Нижнем мире. По его вине. Боль и бессилие, подкрепляемые моим насмешливым шепотом, окутывают ойууна.
Смешно, но Табата помог мне своим отчаянием. Оно закрывает его от всего, что снаружи, плотнее, чем моя тьма.
Он думает, ты мертва.
Сейчас ты действительно будешь мертва.
Тураах вскрикнула за миг до того, как Умун ударил. Вспыхнули бешено-желтым глаза. Взметнулась тьма, целя в сердце Алтааны.
Все, что жило и кипело в душе, Тураах бросила вперед, силясь закрыть Алтаану, но не успевала. Ужасающе не успевала.
Зато успел Суодолбы.
Полуабаас не спускал глаз с Алтааны, медленно приближающейся к оленю.
Она говорила что-то ласково-жалостливое, тянулась к зверю, и тот менялся на глазах, превращаясь из Неведомого, окутанного тьмой существа в лесного красавца, но Суодолбы не верил в это превращение. Не верил или не хотел верить в то, что лишало его последней надежды?
В груди жгло нестерпимо, такой мешанины чувств полуабаас не испытывал никогда. Боль от грядущей потери, обжигающая зависть к тому, чье имя она шепчет с любовью, и дикий, животный страх за Алтаану. Любовь… Неужели то, что выламывало ребра, это она и есть? Любовь? Если это так мучительно, так больно, разве может любовь одолеть Умуна?
Алтаана протянула руку, готовая коснуться оленьей морды.
Не надо, не делай этого!
Ужас толкнул его вперед раньше, чем Суодолбы заметил, что тьма под ногами оленя зашевелилась. Раньше, чем ликующе блеснули хищной желтизной глаза зверя. Раньше, чем оленья морда сменилась волчьим оскалом. Только поэтому полуабаас почти успел.
Суодолбы летел, вложив всю боль и страх в мощные прыжки. Он видел, как тьма взметнулась, ударила, отбрасывая Алтаану назад, наваливаясь на нее.
Еще немного.
Пальцы полуабааса сжали тонкое предплечье Алтааны. Он рванул ее на себя, вытягивая из бушующего мрака, закрывая собой.
Спину пронзила боль, будто кожу сдирали. Кусками срывали со спины. Но эта боль была несравнима с той, что раздирала душу: жива ли?
Суодолбы рванулся. Бурю мрака за его спиной прорезал ветер, помогая высвободиться. Стряхнув с себя щупальца мрака, Суодолбы подхватил бесчувственную Алтаану и отскочил в сторону, на лед.
Склонился над ней, заглянул в лицо. Будь жива, только будь жива!
Позади кипели, сшибаясь, мрак и ветер – это Тураах сдерживала натиск Неведомого.
Мощная струя воздуха врезается в тьму, стремительно несется вперед, разрывая попадающиеся на пути черные сгустки. Тураах рвется к Умуну изо всех сил: дотянуться, ударить в его оскаленную морду. Но ветер слабеет в вязкой тьме, истаивает, не достигнув цели.
Ответный удар обрушивается сразу с трех сторон, удаганка едва успевает отбить кипящие ненавистью щупальца. Отсюда не дотянуться! Нужно ближе.
Тураах глубже зачерпывает из колодца своих сил, поднимая из недр души все, что там кроется: страх, надежду, зависть, одиночество, любовь. Все то, что составляет ее суть.
Ветер ревет бешено, охватывает ее целиком, заключая в круг. И ураган по имени Тураах бросается сквозь тьму.
Даже в вихре силы удаганка чувствует, как наваливается смрадная тьма. Давление нарастает, и, когда оно становится невыносимым, Тураах пускает всю свою мощь в ухмыляющуюся морду Умуна, оставляя себя без защиты.
Со страшным воем ветер раздирает тьму и достает! Захлестывает Неведомого. На миг ослепнув от напряжения, Тураах падает на колени.
Получилось?
Вой ветра стихает, и над берегом проносится странный, скрипящий звук. Звук, от которого кровь стынет в жилах Тураах: это лающе, по-волчьи смеется Умун.
Тураах поднимает голову и натыкается на его холодный взгляд. Невиданное, жуткое существо с телом оленя и волчьей мордой, залитое кровью. Хохочет. Скалится.
Напрасно. Все напрасно.
Тураах силится обернуться, но желтые глаза не пускают ее. Остается только надеяться, что остальные успеют уйти.
Умун надвигается, стягивая разметанные ростки тьмы к своим ногам.
Но тут из-за спины Тураах раздается страшный голос, такой дикий, что удаганка не сразу понимает, что он принадлежит Суодолбы.
– Табата-ойуун! Если твою душу не поглотил Умун, если ты жив еще, как утверждала Алтаана, слушай! – Тураах выдыхает, ощущая, как ослабевает пригвоздивший ее к месту тяжелый взгляд Умуна. – Она шла к тебе сквозь мрак и холод, она верила в твою любовь! А ты позволил тьме растерзать ее!
Дурак, что он делает! Почему не уходит? И все же выходка Суодолбы дарит ей еще одну возможность.
Медленно-медленно Тураах вытягивает бычах, висящий у нее на поясе. Ложится на снег. Ползет из последних сил.
Лишь бы хватило времени.
– Так знай же: она дышит! Алтаана жива! Но тебе она не достанется! Она будет моей!
Еще один рывок. Пожалуйста, еще один рывок.
Удаганка слышит, как трещит под ногами удаляющегося Суодолбы
