перехватывает, сжимает подступающим плачем. Она падает на снег, прижимает мокрую щеку к его холодной, шершавой поверхности и замечает лежащего рядом Тимира.
– Тимир? – испуг. В ее голосе такой испуг, что Тимир находит в себе силы не только открыть глаза, но и даже улыбнуться уголками губ.
Она склоняется над ним, растрепанные косы падают на грудь кузнеца.
– Тураах…
Ее лицо мокро от слез, а в темных глазах боль. Она замечает все еще дымящуюся, безжизненно-черную руку Тимира и судорожно сгребает снег ладонями, чтобы остудить ожог.
– Сейчас-сейчас, подожди.
– Не надо, не надо, послушай, – Когда Тураах притрагивается к его коже, Тимир дергается. Нужно сказать ей. – Да послушай же, Тураах! Я видел его!
– Конечно, видел, – все еще не понимая, соглашается Тураах. Ей кажется, что он бредит. – Сейчас я сниму боль, успокойся.
– Я видел Табату! Он жив, и он борется. Слышишь?! – Ладони Тураах застывают на полпути, так и не коснувшись израненной плоти. – Он ушел туда, за Суодолбы. Но… Табате нужна помощь, он не справится один. Иди. Со мной все будет хорошо.
Тураах смотрит Тимиру в глаза и кивает.
Со стороны склона раздается окрик. Тураах оборачивается.
– Я ранил его! – кричит Сэргэх. – Не сильно, но ранил! Я уверен!
– Позаботьтесь о Тимире! – бросает Тураах, обрадованная, что кузнец не останется здесь один. – И… о ней, о Серобокой. Мне нужно догнать Табату.
Суодолбы оглянулся. Меж пылающим небом и блеском льда, отражающим на холодной поверхности небесный огонь, несся олень, поймав в силки рогов алый кругляш солнца.
Суодолбы выругался, перехватил бесчувственную Алтаану и прибавил ходу. Оторваться не получится, но хоть встретить врага на твердой земле, а не на скользком льду. До противоположного берега, пологого и ощетинившегося лесом, оставалось немного.
Хрупкая Алтаана была ношей почти невесомой, но израненная тьмой спина горела, раны подтачивали силы полуабааса, замедляя его бег. И все же мрачная решимость не покидала Суодолбы: пока он жив, Неведомый не получит Алтаану.
Снег захрустел под ногами. Суодолбы ступил на берег и снова оглянулся. Олень приближался. За спиной зверя по пылающему льду двигалась черная точка. Или показалось?
Окинув взглядом берег, Суодолбы приметил разлапистую сосенку на каменистом выступе и двинулся к ней. Будет лесная красавица оберегать Алтаану.
Снег оказался глубже, чем он предполагал. Провалившись выше колена на первом же шаге, полуабаас понял, что добраться до сосенки не успевает. Громовые удары копыт бились за спиной, нарастая. Земля дрожала, норовя выскользнуть из-под ног. Суодолбы шагнул назад, выбираясь из снежного плена.
Значит, здесь.
Лед жалобно затрещал под мощным двойным ударом. Суодолбы развернулся.
Сам человек лишь наполовину, он всякое видел в Нижнем мире, но стоящее у самой кромки льда существо даже ему казалось невообразимым. Шерсть на теле оленя слиплась от крови и торчала колтунами, среди которых тут и там копошились смрадные щупальца тьмы. Семь костяных отростков венчали его голову могучей короной, но морда у существа была не оленья. И даже не волчья, как это было там, на противоположном берегу. На Суодолбы смотрело жуткое смешение благородного оленя с волчьим оскалом и почти человеческими глазами. Черты существа текли, то заостряясь волчьей мордой, то вновь уподобляясь лицу.
Суодолбы, как завороженный, следил за этими изменениями. В очередной раз оскал поплыл, исчезая, и зверь прорычал:
– Отдай, абаас! – Суодолбы вздрогнул, различив людскую речь. Нахмурился, отрицательно покачал головой. Зверь взревел дико и ударил копытом.
Покоящаяся в руках полуабааса Алтаана вдруг шевельнулась, выдохнула едва слышно.
– Табата, – произнесенное ей имя резануло Суодолбы по самому сердцу. Больнее, чем огонь, терзавший его спину. Больнее, чем все, что полуабаас испытывал за свою жизнь.
– Табата! – янтарные глаза распахнулись, Алтаана взглянула в окаменевшее лицо Суодолбы, перевела взгляд на рогатое существо с человечьими глазами и волчьим оскалом и потянулась к нему. – Пусти, Суодолбы!
Алтаана не кричала, не требовала, она просила. Так просят, уже зная, что ответ будет утвердительным.
Сердце полуабааса дало трещину: все напрасно. Что бы он ни сделал для Алтааны, как бы ее ни оберегал, она любит этого слабака-ойууна, едва не погубившего ее. Дважды. Трижды. Сколько бы раз Табата ни поставил ее жизнь под угрозу, Алтаана будет любить его.
Что же тогда остается Суодолбы?
Бережно спустив Алтаану на землю, он поддержал ее, давая возможность привыкнуть, устоять на ослабевших ногах. Глаз со зверя Суодолбы по-прежнему не спускал, но тот не двигался, только беспрестанно меняющиеся черты зверя говорили о том, какая внутренняя борьба кипела внутри него.
Благодарно сжав руку Суодолбы, Алтаана шагнула вперед.
Снова этот кошмар! Снова хрупкая девушка против Неведомого.
Но теперь Суодолбы будет рядом. Он шагнул за Алтааной так, чтобы видеть зверя и мгновенно подхватить ее в случае опасности.
Алтаана шла молча, не отводя взгляда от существа. Суодолбы чувствовал себя рядом с ней трусом: он вздрагивал каждый раз, когда плети тьмы на шкуре зверя хищно ощетинивались, а карие глаза подергивались желтизной.
Но Табата держался, не позволяя злу в своей душе взять верх. Надолго ли его хватит?
Вдруг какой-то низкий, нежно рокочущий звук разлился над рекой, исподволь вплелся в застывший в ожидании мир.
Зверь переступил тревожно, застриг ушами и замер, вслушиваясь. Черные щупальца безвольно обвисли. Мелодия тянулась, успокаивая.
Что происходит?
Полуабаас отвел взгляд от зверя, ища источник звука. За спиной оленя в кроваво-красном мареве заката стояла удаганка. Под ее плавно двигающимися пальцами сновал язычок хомуса. Поймав взгляд Суодолбы, Тураах кивнула и прикрыла глаза.
Алтаана сделала еще один плавный шаг и замерла напротив зверя. Суодолбы не мог видеть, но ему показалось, что она улыбается.
Кромешный мрак поредел, пропуская в себя мягкий янтарный свет. Сначала слабый, он набирал силу постепенно, как набирают ее плоды рябины, рдея под лучами летнего солнца. Из теплого сияния возникла девушка с едва достающими до плеч медными прядями.
Умун взревел, устремился вперед.
– Не тронь ее! – раздался уверенный, властный голос Табаты. Смердящая тьма наткнулась на волю ойууна, как на стену. Схлынула, не достигнув границы света.
Умун зарычал, давясь ненавистью и бессилием.
– Ты никого больше не тронешь, Неведомый! – зазвенел другой голос. Из тьмы выступила черноглазая удаганка, встала слева от Алтааны. За спиной Тураах покоились два черных крыла.
– Нет больше твоей власти надо мной! – исхудавший, бледный, Табата оборотился к едва различимой во тьме волчьей морде Умуна. Голову ойууна венчала корона из семи оленьих рогов, украшенных серебряными бубенцами.
Трое против Умуна – не живого и не мертвеца. Не слишком ли мало?
– Глупец! – визгливо заскрежетал Неведомый, сверкая желтыми глазами. Он смотрел только на ойууна, слабое звено этой цепи. – Тебе не прогнать меня! Загляни в себя, на самые задворки своей души. Слишком долго уживались мы под одной шкурой: щупальца тьмы укоренились в тебе, срослись с тобой, шаман! Я – это ты, твоя зависть, твоя ненависть, твои страх и бессилие. Ты не сможешь вырвать кусок самого себя!
Табата побелел, признавая правоту Неведомого. Нерешительность заплясала в его глазах.
– Ну и что? – бросила во тьму Алтаана. Она нащупала руку Табаты, сплела свои пальцы с его. – Зависть, отчаяние, злость, даже ненависть – все это не чуждо никому из людей! Но им противостоят добро, сострадание, любовь, и в Табате они сильнее тьмы! Если когда-нибудь, хоть на миг, тебе, Табата, почудится, что это не так, посмотри в мои глаза, они подскажут.
Табата благодарно сжал ее тонкие пальцы. Уверенность вернулась к нему. Ойуун шагнул вперед. Алтаана и Тураах шагнули следом.
Прости меня, Табата! Прости за все.
Не я вмешалась в ту охоту, но… я виновата. Я чувствовала недоброе, но не предупредила, понадеялась на свою силу.
Знаю, Тураах. Знаю. И я виноват куда больше, чем ты. Я завидовал тебе, завидовал настолько, что перестал верить. Обвинил тебя в том, что маленькая, готовая всем и каждому прийти на помощь Тураах просто не могла сотворить. Из-за меня погиб старый Чоррун, из-за меня едва не погибла ты.
